«Буквы скачут – пишу в коляске. Хорошо, что
дождик – закрыл верх, и не видно. Пелагия в опасности. Спасайте. Кто виновник
знаю, но вам знать не нужно, и не пытайтесь. Поезжайте к ней, увезите как можно
дальше, на край света. Сам больше ничего не смогу. Следят и, конечно, будут
следить. Пускай. Я придумал отличную комбинацию. «Этюд Бердичевского» – с
жертвой фигуры в обмен на надежду спасти безнадежную партию. За семью не прошу.
Знаю, и так не оставите. Прощайте. Ваш сын Матвей».
Тут владыке оказалось довольно и одного
прочтения. Он не стал ни гипотезировать, ни вдумываться в смысл не слишком-то
вразумительного письма, а воспринял его как прямое и ясное указание к действию.
В преосвященном пробудился бывший кавалерийский офицер: когда горн трубит «в
атаку» и началась сабельная сшибка, не до рассуждений – слушайся лишь своего
инстинкта да бешеного тока крови.
Слабости как не бывало. Епископ вскочил с
постели, зычно кликнул келейников и секретаря.
Минуту спустя архиерейское подворье
превратилось в пробудившийся вулкан. Один келейник скакал на пристань,
заказывать паровой катер до Нижнего. Другой сломя голову бежал на телеграф
бронировать железнодорожный билет от Нижнего до Одессы и каюту на скоростном
морском пароходе. Третий был отправлен к губернатору с наскоро писанной
запиской, которой Митрофаний извещал, что должен срочно уехать и что отпевать
Бердичевского будет викарий. Бог весть, что должны были подумать его
превосходительство и все заволжское общество по сему поводу, но преосвященного
это сейчас совершенно не занимало.
Отдав вышепоименованные распоряжения, владыка
занялся одеванием и спешными сборами в дорогу. Усердов же, улучив минутку,
когда архиерей уединился в гардеробной комнате, не совладал с любопытством –
стянул со стола письмецо, от которого с Митрофанием свершилась такая
чудодейственная перемена. Записка от покойника чрезвычайно заинтересовала отца
Серафима – до такой степени, что секретарь даже решил сделать списочек себе в
книжицу. Увлекшись этим занятием, архиереев письмоводитель не услышал, как в
кабинет вернулся преосвященный, уже в дорожной рясе, но пока еще необутый, в
одних чулках.
Когда Усердов обнаружил, что застигнут, лицо
его исказилось от страха, побледнело. Он попятился от бесшумно подступавшего к
нему епископа, затряс головой, но не смог вымолвить ни слова.
– Ах вот оно что, – зловеще протянул
Митро-фаний. – Мы с Матюшей голову ломали, откуда наши секреты делаются
известны зложелателям, а это всё ты, Иуда. И про сапожный след донес, и про
Палестину. Кому служишь? Ну!!!
Это самое «Ну!!!» владыка гаркнул так, что
зазвенела люстра, а секретарь бухнулся на колени. Его замечательно красивое
лицо сейчас было не особенно хорошо.
– Говори, паскудник!!!
Секретарь молча ткнул дрожащим пальцем в
потолок.
– Начальству? Из карьерных видов? Знаю,
епископом хочешь стать, оттого и не женился. Кому доносительствуешь? В Охранку?
В Синод?
Преосвященный взял трепещущего Усердова за
шиворот, тот зажмурился и наверняка выдал бы свой секрет, но Митрофаний разжал
пальцы.
– Ладно. Матюша не велел допытываться – не
буду. Он министерская голова, зря не запретит. А это тебе напоследок мое
пастырское благословение.
Коротко размахнулся – точь-в-точь как много
лет назад, во времена юнкерских драк – и двинул отца Серафима по физиономии, да
безо всякого символизма, а самым убедительным образом, так что нос хрустнул и
съехал набок.
Бедняга повалился на ковер, залившись кровью.
Будет епископом, мельком подумал Митрофаний,
направляясь к выходу. Непременно будет. Только с кривым носом.
В прихожей ждал келейник с наскоро собранным
чемоданом. Преосвященный размашисто перекрестился на висевшую против входа
икону особо почитаемого им святого – апостола Иуды Фаддея, утешителя
отчаявшихся и покровителя безнадежных начинаний. Схватил посох, широкополую
дорожную шляпу и выбежал во двор, где уже томилась запряженная четверка.
С тех пор как принесли письмо, не минуло и
получаса.
Владыка читает еще одно письмо и видит два сна
Двумя днями позднее, перед тем как сесть на
одесский пароход, Митрофаний отбил телеграмму отцу архимандриту, в
иерусалимскую миссию: известно ли его высокопреподобию о местопребывании и
здравии паломницы Лисицыной?
Успел получить ответ. Архимандрит докладывал:
да, была такая, остановилась в гостинице, однако уже восемь дней, как отъехала
в неизвестном направлении, и с тех пор не объявлялась, хотя ее вещи по-прежнему
в комнате.
Митрофаний заскрипел зубами, но отчаиваться
себе запретил.
Все пять дней, пока пароход плыл до Яффы,
молился. Никогда еще, кажется, не предавался этому занятию столь
продолжительное время, почти вовсе без перерыва.
Богомольцы толпились у окна каюты, взирали на
кладущего земные поклоны епископа с почтением. Меж ними даже возник уговор – не
докучать святому человеку личными просьбами о благословении, пускай благословит
всех разом, перед высадкой.
На восьмой день после отъезда из Заволжска
преосвященный был уже в Иерусалимской православной миссии. Сразу же направился
в канцелярию, узнать, не вернулась ли духовная дочь.
Как же, сказали ему. Была, на следующий же
день после запроса вашего преосвященства. Мы немедля отправили в Одессу
повторную телеграмму, да, видно, она вас уже не застала.
– Слава Тебе, Господи! Где Пелагия? – вскричал
Митрофаний, у которого от облегчения чуть не подкосились ноги. – Здорова ли?
Не можем сказать, отвечают. Саму ее никто из
наших не видел. Однако в прошлую субботу из гостиницы от госпожи Лисицыной
приходил мальчишка-рассыльный и принес пакет для вашего преосвященства.
Назавтра отец архимандрит послал к постоялице сообщить, что владыка Митрофаний
тревожится о ее здравии, но Лисицыной в нумере не было. И впоследствии застать
ее ни разу не удалось, сколько ни посылали.
Поняв, что больше ничего не добьется, владыка
сослался на усталость после долгой дороги и уединился в покоях, предназначенных
для особенно почетных гостей. Не сняв даже шляпы, сел за стол и трясущимися
руками вскрыл конверт.
Увидел целую стопку листков, исписанных
знакомым почерком. От волнения уронил пенсне и крест-накрест разбил правое
стеклышко. Так и читал, через распятье трещин.
«Владыке Митрофанию света, силы, радости.
