Монахиня и не вспомнила, что навсегда
зареклась лазить по подземельям.
– Можно я спущусь с вами? Пожалуйста!
Он посмотрел на луну, стоявшую ровно в
середине неба.
– Если пообещаешь, что ско`о уйдешь. И не
будешь ждать меня сна`ужи.
Пелагия кивнула, и он подал ей руку.
Сначала лаз был совсем узким. Под ногами
оказались каменные ступени, местами раскрошившиеся от древности, но совсем не
стертые. Да и с чего им было стереться?
Когда лестница закончилась, Эммануил высоко
поднял руку с тряпичным факелом, и стало видно, что склеп довольно широк. В его
стенах темнели какие-то ниши, но из-за тусклого освещения разглядеть их толком
не представлялось возможным.
Пророк повернулся лицом к Пелагии и сказал:
– Посмот`ела? Тепей задавай свой воп`ос и
уходи.
Вдруг его брови, и без того высоко посаженные,
уползли еще выше к волосам. Эммануил смотрел не на собеседницу, а поверх ее
головы, словно узрел там нечто очень интересное.
Но Пелагия не следила за его взглядом.
Отчаянно волнуясь, она набрала полную грудь воздуха, непроизвольно вскинула
руку к виску и дрожащим голосом задала свой вопрос.
Сколько веревочке ни виться
Когда хантур доехал до Яффских ворот и там
повернул направо, Яков Михайлович сразу сообразил, что это они наладились
огибать стену. Стало быть, никуда не денутся, можно отбить телеграммку в Питер.
Долее недели не выходил на связь, нехорошо. А тут как раз круглосуточный
телеграф был рядом – через него и идея возникла.
Воистину явил чудо расторопности: всего две
минутки понадобилось, чтоб сунуть в окошко заранее написанную депешу и
расплатиться.
Депешка была следующего содержания: «Получу
оба груза сегодня. Нифонтов». Это такая условная фамилия была – «Нифонтов»,
подписываться, пока задание не выполнено. А как будет выполнено, тогда в телеграмме
можно написать все равно что, но подпись беспременно должна быть «Ксенофонтов».
Кому надо, поймет.
Яков Михайлович (пока еще пребывая в звании
Нифонтова) отлично со всем управился: и донесение отправил, и хантур догнал –
близ расщелины, которая называлась Геенной. Той самой, Огненной, где, по
речению святого апостола, «червь не умирал и огонь не угасал». Жители древнего
Иерусалима бросали в овраг трупы казненных и сверху заваливали их нечистотами,
а чтоб из поганой ямы на город не наползла зараза, днем и ночью там горели
костры.
Вот она, вся жизнь человеческая, вздохнул Яков
Михайлович, погоняя лошадку. Живем в нужнике, на других гадим, а подохнешь – на
тебя самого дерьма навалят, да еще огнем подпалят, чтоб не вонял. Вот какое
невеселое философствование пришло на ум.
Это было просто замечательно, что полнолуние и
туч немного. Исключительно повезло. Надо сказать, вся эта командировка, долгая
и хлопотная, проходила словно бы под неким Высшим покровительством. Мог и в
Иерусалиме след потерять, и у горы Мегиддо, и в Содоме, но прилежание и везение
каждый раз выручали. Яков Михайлович и сам не плошал, и Бог о нем не забывал.
А теперь оставалось всего ничего. Если Рыжуха
скумекала правильно (а она баба ушлая), то, глядишь, нынче же всё и обустроим,
после чего переименуемся из недотепы Нифонтова в триумфального Ксенофонтова.
Вот интересно, какая за такое мудреное задание
может быть награда?
Обычно, пока дело не сделано, он не позволял
себе рассуждать о таких приятных вещах, но лунный вечер настраивал на
мечтательность. Да и конец уже совсем близко, это Яков Михайлович нутром
чувствовал.
Окончательное забвение историйкисполным
уничтожением всей касательной следовательской документации – это обещано
твердо. Отслужил, отбелил. Не будет долее сей Дамоклов клинок над головушкой
висеть. Ныне отпущаеши, Господи. Но, пожалуй, можно и сверх того себе
чего-ничего испросить, в виде шуршащих и приятно похрустывающих бумажечек.
Чутье подсказывало, что дадут премиальные, обязательно дадут. Вон как
начальников из-за Мануйлы этого разобрало. Чем он им наперчил, Бог весть, не
нашего ума дело.
Попробовал прикинуть, сколько могут дать
деньжонок и как ими распорядиться. Прикупить домик где-нибудь на Охте? Или
лучше в процентные бумаги вложить? А на покой рано. Теперь, когда с
историйкойпокончится, можно будет не за страх служить, а за совесть – в смысле,
за настоящее вознаграждение. Станут скупиться – вот им Бог, а вот им порог. На
высококлассного мастера деликатных дел заказчики всегда сыщутся. Вот если б, к
примеру, за палестинские мытарства по полной таксе брать – со всеми морскими
плаваниями, пустынными блужданиями и прочими страстями – сколько бы это можно заломить?
В голове у Якова Михайловича затеснились нули,
но в единую колбасу сложиться не успели, потому что монашкин хантур свернул с
широкой дороги на мост и сразу исчез в узком переулке.
Нужно было сокращать дистанцию.
И опять Яков Михайлович не сплоховал – не
поперся в переулок, а отъехал по дороге чуть дальше. Угадал, что конные
прогулки закончились, дальнейшее передвижение будет на своих двоих.
Соскочил на землю, шлепнул бет-кебировскую
кобылку по крупу: ступай, куда пожелаешь, эквинус. Спасибо за службу, больше не
нужен. Двуколку можешь забрать себе.
Осторожненько высунулся из-за угла.
Арап состоял при лошадях, монашка
отсутствовала. Однако через минутку-другую появилась и она, вышла из какой-то
калитки и направилась к своему Салаху. Переговорили о чем-то, да и спустились
ниже по склону, а хантур поместили в тень, где его стало совсем не видно.
Эге, смекнул Яков Михайлович. Никак засада?
Нуте-с, нуте-с.
Кисть так и зудела – очень требовалось
похрустеть суставами, но производить звуки сейчас было нельзя.
Путника он заметил раньше, чем те двое.
Высокий, тощий человек шел по лунной дорожке, стуча посохом.
Он, догадался Яков Михайлович и в тот же миг
превратился из Нифонтова в Ксенофонтова. Прочее-последующее было проблемой
технической, то есть вообще никакой не проблемой.
Он прижался к забору, выжидая, пока Мануйла
свернет в переулок.
Но тут выяснилось обстоятельство, которое
следовало отнести к разряду неприятных сюрпризов.
