Митчелл зачерпнул картофельный салат.
—Итак, я преподавал, издавал книги, хорошо обеспечивал семью. Из-за пьянства я не пропустил ни дня работы, ни одной лекции, но я потерял жену и сына.
—Я сожалею, Митч.
—Не надо. Сара, моя бывшая, делала для меня все, что могла. Она любила меня и хотела жить так, как я ей обещал. Она терпела меня дольше, чем терпели бы многие другие. Сара умоляла меня бросить пить, и я обещал, или успокаивал ее, или просто отмахивался. Мол, у нас прекрасный дом, мы вовремя оплачиваем счета и ипотеку. Я же не напиваюсь до бесчувствия, не валяюсь пьяным в канаве, так в чем проблема? Ну, пью понемногу, чтобы снять напряжение. Правда, я начинал снимать напряжение в десять часов утра, но разве я не имел права?
Митч замолчал, покачал головой:
—Легко уверять себя, что имеешь право, что все прекрасно, когда большую часть времени в голове туман. Легко игнорировать тот факт, что каждый день десятками способов подводишь жену и ребенка, разочаровываешь их. Забываешь о праздничных ужинах и днях рождения, выскальзываешь из постели — все равно жене от тебя никакого толку, — чтобы выпить еще стаканчик, засыпаешь, когда должен следить за сыном. Тебя просто нет рядом с ними. Нигде, никогда.
—Думаю, это очень тяжело для всех.
—Тяжелее тем, кто рядом, уж поверьте мне. Я не желал ходить с ней к консультанту, отказывался посещать общество анонимных алкоголиков, отказывался обсуждать мою проблему. Даже когда Сара сказала, что бросает меня, когда собирала вещи — свои и Джоша, — я ушел из дома. Я едва заметил, что они уехали.
—Она поступила очень смело.
—Да, — взгляд Митча сосредоточился на лице Роз. — Да, и думаю, такая женщина, как вы, понимает, насколько смело. Еще целый год я опускался все ниже, пока наконец не огляделся вокруг... и не увидел ничего. Только тогда я понял, что потерял самое дорогое и что потерянного уже не вернуть. И стал посещать собрания.
—И для этого нужна смелость.
—Мое первое собрание? — Митчелл снова вонзил зубы в сандвич. — Мне было страшно до чертиков. Я сел в самой глубине комнаты в подвале крохотной церквушки и трясся, как ребенок.
—Незаурядная смелость.
—Я продержался три месяца, десять дней и пять часов и снова приложился к бутылке. Выкарабкался, и следующий период трезвости длился одиннадцать месяцев, два дня и пятнадцать часов. Но жена не вернулась. Она встретила другого, а мне доверять не могла. Отличный предлог для выпивки, и я пил следующие несколько месяцев, пока снова не выполз из той ямы.
Митчелл глотнул кофе.
—В следующем марте, пятого марта, исполнится четырнадцать лет. Сара простила меня. Она не только смелая, но и очень великодушная женщина и заслуживала лучшего мужа, чем я. Джош тоже простил меня, и эти четырнадцать лет я был хорошим отцом. Самым лучшим, каким только мог.
—Думаю, лишь смелый и сильный мужчина может посмотреть в глаза своим демонам, победить их и отгонять каждый божий день. И только великодушный и умный человек не перекладывает вину на чужие плечи даже частично.
—Роз, тот факт, что я не пью, делает меня не героем, а просто трезвым. Вот если бы еще побороть пристрастие к кофе...
—Нас таких двое.
—Теперь, когда я утомил вас своей исповедью, хотелось бы попросить вас об ответной услуге. Дадите мне после обеда обещанное первое интервью?
—Хорошо. Я должна говорить под запись на диктофон?
—В основном да, хотя я буду делать заметки.
—Похоже на план.
Сначала Роз заглянула проверить Лили, затем ответила на звонок Хейли. Пока Митч забирал все необходимое из библиотеки, она поставила на сервировочный столик поднос с фруктами, сырами — бри и чеддером — и крекерами (Дэвид, как всегда, ничего не упустил) и покатила его к гостиной. Митчелл бросился к ней:
—Позвольте мне.
—Я справлюсь, а вы можете разжечь огонь в камине. Сегодня холодно, но, слава богу, ясно. Я бы с ума сходила, если бы моим птенцам пришлось возвращаться домой по скользким дорогам.
—Я то же самое подумал о Джоше. Тревоги не заканчиваются, сколько бы лет им ни было, верно?
—Да.
Роз расставила еду, кофейник, чашки, опустилась на диван, по привычке закинув на столик ноги, и изумленно уставилась на них. Привычки привычками, но она никогда не позволяла себе подобного при гостях. Роз покосилась на Митча, присевшего на корточки у камина спиной к ней.
Наверное, это означает, что она совершенно его не стесняется. Ну и отлично. Так лучше, чем считать его гостем, ведь она доверяет ему тайны своей семьи.
—Вы правы, с камином уютнее, — Митчелл поставил на столик диктофон, положил блокнот и устроился на другом конце дивана, развернувшись к Роз. — Для начала я хотел бы услышать, как вы впервые увидели Амелию.
Никаких прелюдий. Ну к делу так к делу.
—Я не очень ясно помню ее первое появление. Я была очень маленькой. Помню ее голос, колыбельную и никакого испуга. Я подумала — насколько я помню, — что это мама. Но мама никогда не заглядывала ко мне ночью и никогда мне не пела. Не ее стиль. Несколько раз Амелия появлялась, когда я болела. Простуда, грипп... Но в первый раз я точно не испугалась, просто приняла ее присутствие как само собой разумеющееся.
—Кто рассказывал вам о ней?
—Папа, бабушка. Больше бабушка. В семье говорили о призраке вскользь, неопределенно. Новобрачная Харпер была и предметом гордости — «ах, у нас есть привидение», и причиной смущения — «ну, у нас есть привидение», в зависимости от того, кто рассказывал. Отец верил, что она одна из новобрачных Харпер, а бабушка считала, что она была прислугой или гостьей, с которой плохо обошлись здесь, кем-то, кто умер тут, но не родней.
—Ваш отец, ваша бабушка, ваша мать когда-нибудь рассказывали вам о каких-то особенных встречах с ней?
—Если поднималась эта тема, у мамы начиналось сильное сердцебиение. Моя мама обожала свои сердцебиения, — холодно сказала Роз, размазывая бри по крекеру, и Митч усмехнулся:
—Похоже на мою двоюродную бабушку. Она обожала обмороки. Бедняжка считала, что день прожит зря, если она хоть раз не потеряла сознание.
—И почему некоторые люди так любят болеть? Это выше моего понимания. Мама все же пару раз говорила со мной о новобрачной Харпер, очень мрачно, будто о конце света, предупреждала, что однажды я унаследую этот тяжкий крест, и, бог даст, семейное привидение не загубит мое здоровье, как загубило ее собственное. Представлять все в самом мрачном свете — еще одно ее любимое занятие.
—Значит, она боялась Амелии.
—Нет, нет! — отмахнулась Роз, откусывая кусочек крекера. — Мама наслаждалась ролью невинной страдалицы. И ее единственный ребенок мог бы отозваться о ней подобрее.
—Давайте назовем это честностью.
