– А где Лямпе? – шепотом спросила Полина
Андреевна.
Коровин голос понижать не стал:
– Понятия не имею. Как ни приду, его все нет.
Пожалуй, уже несколько дней его не видел. Сергей Николаевич у нас личность
самостоятельная. Должно быть, открыл еще какую-нибудь эманацию и увлечен
“полевыми экспериментами” – есть у него такой термин.
Владыка остался у порога. Глядел на затылок
своего духовного чада, часто-часто моргая.
– Матвей Бенционович! – позвала госпожа
Лисицына.
– Вы погромче, – посоветовал Донат Саввич. –
Он теперь откликается лишь на сильные раздражители. Она во весь голос крикнула:
– Матвей Бенционович! Смотрите, кого я к вам
привела!
Была у Полины Андреевны маленькая надежда:
увидит Бердичевский любимого наставника и встряхнется, пробудится к жизни.
На крик товарищ прокурора оглянулся, поискал
источник звука. Нашел. Но посмотрел только на женщину. Ее спутников взгляда не
удостоил.
– Да? – медленно спросил он. – Что вам,
сударыня?
– Раньше он про вас все время спрашивал! – в
отчаянии прошептала она Митрофанию. – А теперь и не глядит… А где господин
Лямпе? – осторожно спросила она, приблизившись к сидящему.
Тот произнес тускло, безразлично:
– Под землей.
– Видите? – пожал плечами Коровин. – Реакция
лишь на интонацию и грамматику вопроса, с бредовым откликом. Новый этап в
развитии душевной болезни.
Архиерей шагнул вперед, решительно отодвинув
доктора в сторону.
– Дайте-ка. Физические повреждения мозга – сие
безусловно по части медицины, а вот что до болезней души, в которую, как
говорили в старину, бес вселился, – это уж, доктор, по моему ведомству. – И,
властно повысив голос, приказал. – Вы вот что, оставьте-ка нас с господином
Бердичевским вдвоем. И не приходите, пока не позову. Неделю не буду звать –
значит, неделю не приходите. Чтоб никто, пи один человек. Понятно вам?
Донат Саввич усмехнулся:
– Ах, владыко, не по вашей это епархии, уж
поверьте. Этого беса молитовкой да святой водицей не изгонишь. Да и не позволю
я у себя в клинике средневековье устраивать.
– Не позволите? – прищурился архиерей,
оглянувшись на доктора. – А разгуливать больным меж здоровых позволяете? Что
это вы здесь, в Арарате, за смешение устроили? Не разберешь, которые из публики
вменяемые. И так на свете живешь, не всегда понимаешь, кто вокруг сумасшедший,
кто нет, а у вас на острове и вовсе один соблазн и смущение. Этак и здравый про
самого себя засомневается. Вы лучше делайте, что вам сказано. Не то воспрещу
вашему заведению на церковной земле пребывать.
Коровин далее спорить не осмелился. Развел
руками – мол, делайте что хотите, – повернулся да вышел.
– Пойдем-ка, Матюша.
Епископ ласково взял больного за руку, повел
из темной лаборатории в спальню.
– Ты, Пелагия, с нами не ходи. Когда можно
будет – кликну.
– Хорошо, отче, я в лаборатории подожду, –
поклонилась Лисицына.
Бердичевского владыка усадил на кровать, себе
пододвинул стул. Помолчали. Митрофаний смотрел на Матвея Бенционовича, тот – в
стену.
– Матвей, неужто вправду меня не узнал? – не
выдержал преосвященный.
Только тогда Бердичевский перевел на него
взгляд. Помигал, сказал неуверенно:
– Вы ведь духовная особа? Вот и панагия у вас
на груди. Ваше лицо мне знакомо. Должно быть, я вас во сне видел.
– А ты меня потрогай. Я тебе не снюсь. Разве
ты не рад мне?
Матвей Бенционович послушно потрогал
посетителя за рукав. Вежливо ответил:
– Отчего же, очень рад.
Посмотрел на владыку еще и вдруг заплакал –
тихонько, без голоса, но со многими слезами.
Проявлению чувств, пускай даже такому,
Митрофаний обрадовался. Принялся поглаживать убогого по голове и сам всё
приговаривал:
– Поплачь, поплачь, со слезами из души яд
выходит.
Но Бердичевский, кажется, пристроился плакать
надолго. Все лил слезы, лил, и что-то очень уж монотонно. И плач был странный,
похожий на затяжную осеннюю морось. Преосвященный весь свой платок измочил,
утирая духовному сыну лицо, а платок был изрядный, мало не в аршин.
Нахмурился епископ.
– Ну-ну, поплакал и будет. Я ведь к тебе с
хорошими вестями, очень хорошими.
Матвей Бенционович покорно похлопал глазами, и
те немедленно высохли.
– Это хорошо, когда хорошие вести, – заметил
он. Митрофаний подождал вопроса, не дождался. Тогда объявил торжественно:
– Тебе производство в следующий чин пришло.
Поздравляю. Ты ведь давно ждешь. Теперь ты статский советник.
– Мне статским советником быть нельзя. –
Бердичевский рассудительно наморщил лоб. – Сумасшедшие не могут носить чин
пятого класса, это воспрещено законом.
– Еще как могут, – попробовал шутить владыка.
– Я знаю особ даже четвертого и, страшно вымолвить, третьего класса, которым
самое место в скорбном доме.
– Да? – немножко удивился Матвей Бенционович.
– А между тем артикул государственной службы этого совершенно не допускает. `
Снова помолчали.
– Но это еще не главная моя весть. – Епископ
хлопнул Бердичевского по колену – тот вздрогнул и плаксиво сморщился. – У тебя
ведь мальчик родился, сын! Здоровенький, и Маша здорова.
– Это очень хорошо, – кивнул товарищ
прокурора, – когда все здоровы. Без здоровья ничто не приносит счастья – ни
слава, ни богатство.
– Уж и имя выбрали. Подумали-подумали и
назвали…. – Митрофаний выдержал паузу. – Акакием. Будет теперь Акакий
Матвеевич. Чем не прозвание?
Матвей Бенционович одобрил и имя. И опять
наступила тишина. Теперь молчали с пол-часа, не меньше. Видно было, что
Бердичевскому безмолвие отнюдь не в тягость. Он и не двигался почти, смотрел
прямо перед собой. Раза два, когда Митрофаний пошевелился, перевел на него
взгляд, благожелательно улыбнулся.
Не зная, как еще пробиться через глухую
стенку, архиерей завел разговор о семействе – для этой цели фотографические
карточки из Синеозерска прихватил. Матвей Бенционович снимки рассматривал с
вежливым интересом. Про жену сказал:
