– Ба, плохо дело, – вздохнул доктор, видя, что
дама затравленно от него пятится. – Ну что вы, милая Полина Андреевна, это же
я, Коровин. Неужто вы меня не узнаете? Не хватало мне еще одной пациентки!
Позвольте, я накину на вас вот это.
Он поднял с пола плед, бережно укутал в него
госпожу Лисицыну, и та вдруг разрыдалась.
– Ах, Терпсихоров, Терпсихоров, что же вы
натворили, – приговаривал Донат Саввич, поглаживая плачущую женщину по рыжим
волосам. – Ничего, милая, ничего. Клянусь, я оторву ему голову и поднесу вам на
блюде. А вас сейчас отвезу к себе, напою тонизирующим отваром, сделаю
успокаивающий укольчик…
– Не надо укольчик, – всхлипнула Полина
Андреевна. – Лучше отвезите меня в пансион.
Коровин покачал головой. С ласковой укоризной,
как неразумному дитяте, сказал:
– В таком виде? И слушать не стану. Надо вас
осмотреть. Вдруг где перелом или ушиб? А если, не дай Бог, сотрясение мозга?
Нет уж, милая, я клятву Гиппократа давал. Едем-едем. Где ваше платье?
Он посмотрел вокруг, даже под топчан заглянул.
Лисицына молчала, обмякший, несчастный Николай Всеволодович тоже.
– Ну ладно, к черту платье. Найдем там для вас
что-нибудь.
Полуобнял Полину Андреевну за плечи, повел к
выходу. Сил сопротивляться у нее не было, да и потом, в самом деле, не
появляться же в городе в этаком дезабилье?
Донат Саввич почему-то начал с извинений.
Пустив лошадку легкой рысью, виновато сказал:
– Ужасное происшествие. Даже не знаю, как
оправдываться. Ничего подобного у меня никогда еще не случалось. Разумеется, вы
вправе жаловаться властям, подать на меня в суд и прочее. Для моей клиники это
чревато неприятностями, возможно, даже закрытием, но mea culpa (моя вина
(лат.)), так что мне и ответ нести.
– Вы-то здесь при чем? – удивилась Полина
Андреевна, подбирая мерзнущие ноги – башмаки остались на маяке, да что от них
толку, сырых и размокших. – Почему вы должны отвечать за преступления этого
человека?
Она уже собиралась открыть доктору всю правду
про Черного Монаха, но не успела – Коровин сердито взмахнул рукой и заговорил
быстро, взволнованно:
– Потому что Терпсихоров – мой пациент и
предстать перед судом не может. Он находится на моем попечении и моей
ответственности. Ах, как же я мог так ошибиться в диагнозе! Это совершенно
непростительно! Упустить латентную агрессивность, да еще какую! С кулаками на
женщину – это просто скандал! В любом случае, отправляю его обратно в
Петербург. В моей клинике буйным не место!
– Кто ваш пациент? – не поверила своим ушам
Лисицына. – Николай Всеволодович? Доктор горько усмехнулся.
– Он так вам представился – Николай
Всеволодович? Ну разумеется! Ох, дознаюсь я, кто ему эту пакость подсунул!
– Какую пакость? – совсем растерялась Полина
Андреевна.
– Видите ли, Лаэрт Терпсихоров (это,
разумеется, сценический псевдоним) – один из моих самых занятных пациентов. Он
был актером – гениальным, что называется, от Бога. Играя в спектакле,
совершенно перевоплощался в персонажа. Публика и критики были в восторге.
Известно, что самые лучшие из актеров – те, у кого ослаблена индивидуальность,
кому собственное “я” не мешает мимикрировать к каждой новой роли. Так вот у
Терпсихорова собственное “я” вообще отсутствует. Если оставить его без ролей,
он будет с утра до вечера лежать на диване и смотреть в потолок, как, знаете,
марионетка лежит в сундуке у кукольника. Но стоит ему войти в роль, и он
оживает, заряжается жизнью и энергией. Женщины влюблялись в Терпсихорова до
безумия, до исступления. Он был трижды женат, и всякий раз брак продолжался
несколько недель, самое большее пару месяцев. Потом очередная жена понимала,
что ее избранник – ноль, ничтожество, и полюбила она не Лаэрта Терпсихорова, а
литературного героя. Дело в том, что из-за патологического недоразвития личности
этот актер так вживался в каждую очередную роль, что не расставался с нею и в
повседневной жизни, додумывая за автора, импровизируя, изобретая новые ситуации
и реплики. И так до тех пор, пока ему не дадут разучивать следующую пьесу.
Поэтому первая его жена выходила за Чацкого, а потом вдруг сделалась подругой
жизни Хлестакова. Вторая потеряла голову от Сирано де Бержерака, а вскоре
попала к Скупому Рыцарю. Третья влюбилась в меланхоличного Принца Датского, а
он возьми да превратись в хлыщеватого графа Альмавиву. После третьего развода
Терпсихоров ко мне и обратился. Он очень любил свою последнюю жену и от
отчаяния был на грани самоубийства. Говорил: “Я брошу театр, только спасите
меня, помогите стать самим собой!”
– И что же, не вышло? – спросила Полина
Андреевна, увлеченная странной историей.
– Отчего же, вышло. Настоящий, беспримесный
Терпсихоров – тень человека. С утра до вечера пребывает в пассивности, хандре и
глубоко несчастен. На Счастье, мне в руки попала одна переводная книжка,
сборник рассказов, где описан сходный случай. Там же предложен и рецепт –
разумеется, в шутку, но идея показалась мне продуктивной.
– А что за идея?
– С психиатрической точки зрения совершенно
здравая: не всегда нужно распрямлять искривление психики – это может растоптать
индивидуальность. Нужно из слабости сделать силу. Ведь любая вмятина, если
повернуть ее на 180 градусов, превращается в возвышенность. Раз человек не
может без лицедейства и живет полнокровной жизнью, только играя какую-то роль,
надо обеспечить его постоянным репертуаром. И роли подбирать сплошь такие, в
которых блистают лучшие, возвышеннейшие качества человеческой души. Никаких
Хлестаковых, Скупых Рыцарей или, упаси Боже, Ричардов Третьих.
– Так “Николай Всеволодович” – это Николай
Всеволодович Ставрогин, из романа “Бесы”? – ахнула госпожа Лисицына. – Но зачем
вы выбрали для вашего пациента такую опасную роль?
