Глухо мычащий, шевелящийся сверток был поднят
в воздух, перекинут через широкий, как конская спина, загривок, и Полина
Андреевна почувствовала, что ее куда-то несут. Покачиваясь в такт широким
мерным шагам, она сначала еще пыталась биться, издавать протестующие звуки, но
в тесном куле особенно не потрепыхаешься, да и стоны, приглушенные кляпом и
грубой мешковиной, вряд ли могли быть кем-то услышаны.
Скоро ей сделалось плохо. От прилива крови к
свесившейся голове, от тошнотворной качки, а более всего от проклятой рогожи,
не дававшей как следует вдохнуть и насквозь пропитанной пылью. Полина Андреевна
хотела чихнуть, но не могла – попробуйте-ка, с кляпом во рту!
Хуже всего было то, что похититель, кажется,
вознамерился утащить свою добычу в какие-то несусветные дали, на самый край
света. Он всё шел, шел, ни разу не передохнув, даже не остановившись, и не было
конца этому мучительному путешествию. Теряющей сознание пленнице стало
мерещиться, что остров Ханаан давно остался позади (потому что негде на нем было
разместиться этаким просторам) и что великан марширует по водам Синего озера.
Когда госпожа Лисицына от тошноты и нехватки
воздуха уже всерьез собралась лишиться чувств, шаги неведомого злодея из глухих
стали скрипучими, а к покачиванию от ходьбы прибавилось еще и дополнительное,
как если бы заколыхалась сама земная твердь. Неужто и вправду вода, пронеслось
в гаснущем рассудке Полины Андреевны. Но тогда почему скрип?
Здесь тягостное странствие наконец
завершилось. Рогожный сверток был безо всяких церемоний брошен на что-то
жесткое – не на землю, скорее на дощатый пол. Раздался лязг, скрип проржавевших
петель. Потом пленницу снова подняли, но уже не горизонтально, а вертикально,
причем головой книзу, и стали опускать то ли в дыру, то ли в яму – в общем, в
некое место, расположенное много ниже пола. Полина Андреевна стукнулась
макушкой о твердое, после чего куль был отпущен и грохнулся на плоское. Сверху
снова заскрипело, заскрежетало, захлопнулась какая-то дверь. Раздался гулкий
звук удаляющихся шагов, словно кто-то ступал по потолку, и стало тихо.
Лисицына немножко полежала, прислушиваясь.
Где-то близко плескалась вода, и воды этой было очень много. Что еще можно было
сказать о месте заточения (а судя по лязгу двери, пленницу явно куда-то
заточили)? Пожалуй, оно располагалось не на суше, а на некоем судне, и вода
плескалась не просто так – она билась о борта или, может, о причал. Еще
напрягшийся слух уловил тихое попискивание, почему-то ужасно Полине Андреевне
не понравившееся.
Покончив со сбором первоначальных впечатлений,
она приступила к действиям.
Перво-наперво нужно было выбраться из постылой
рогожи. Лисицына перевернулась со спины на бок, потом на живот, снова на спину
– и, увы, уперлась в стенку. До конца высвободиться не получилось, Полина Андреевна
все еще была тесно спеленута, но верхний слой мешковины размотался, так что
появилась возможность привлечь еще два органа чувств: обоняние и зрение. От
последнего, правда, проку не было – ничего кроме кромешного мрака глаза узницы
не увидели. Что же до обоняния, то пахло в темнице затхлой водой, старым
деревом и рыбьей чешуей. Еще, пожалуй, ржавым железом. В общем, поначалу
ясности особенно не прибавилось.
Но минут через десять, когда зрение
приспособилось к тьме, обнаружилось, что мрак не такой уж кромешный. В потолке
имелись узкие длинные щели, сквозь которые просачивался пусть скуднейший,
немногим лучше черноты, но все же какой-никакой свет. Благодаря этому
темно-серому освещению Полина Андреевна со временем поняла, что лежит в тесном,
обшитом досками помещеньице – судя по всему, в трюме невеликого рыбацкого
суденышка (иначе чем объяснить въевшийся запах чешуи?).
Посудина, похоже, была совсем ветхая. Щели
просвечивали не только в потолке, но и кое-где по верхушкам бортов. На высокой
волне этакий броненосец наверняка нахлебается воды, а может, и вовсе потонет.
Однако навигационные перспективы дряхлого
судна сейчас заботили госпожу Лисицыну куда меньше, чем собственная участь. А
дело, и без того скверное, между тем принимало неожиданный и крайне неприятный
оборот.
Писк, который был слышен и прежде, усилился, и
на рогоже зашевелилась маленькая тень. За ней другая, третья.
Расширенными от ужаса глазами пленница
наблюдала, как по ее груди, медленно пробираясь к подбородку, движется шествие
мышей.
Поначалу обитательницы трюма, вероятно,
попрятались, но теперь решились-таки выйти на разведку, желая понять, что за
гигантский предмет невесть откуда появился в их мышиной вселенной.
Полина Андреевна отнюдь не была трусихой, но
маленькие, юркие, шуршащие жители сумеречного подпольного мира всегда вызывали
у нее отвращение и необъяснимый, мистический ужас. Если б не путы, она вмиг с
визгом выскочила бы из этой мерзкой дыры. А так оставалось одно из двух: либо
позорным, а главное, бессмысленным образом мычать и трясти головой, либо
призвать на помощь рассудок.
Подумаешь – мыши, сказала себе госпожа
Лисицына. Совершенно безобидные зверьки. Понюхают и уйдут.
Тут ей вспомнились крысы, нюхавшие
городничего, и Полина Андреевна дополнительно утешила себя еще таким
соображением: мыши – это вам не крысы, на людей не набрасываются, не кусаются.
В сущности, это даже забавно. Они тоже отчаянно трусят, вон – еле ползут, будто
лилипуты по связанному Гулливеру.
С виска скатилась капля холодного пота. Самая
храбрая мышь подобралась совсем близко. Глаза настолько свыклись с темнотой,
что Полина Андреевна разглядела гостью во всех деталях, вплоть до короткого,
обгрызенного хвостика. Гнусная тварь щекотнула усиками подбородок
рационалистки, и рассудок немедленно капитулировал.
Забившись всем телом, подавившись воплем,
узница перекатилась обратно на середину трюма. От мышей это ее избавило, но
зато снова намоталась рогожа. Лучше уж так, сказала себе Лисицына,
прислушиваясь к бешеному стуку собственного сердца.
Увы, не прошло и пяти минут, как по мешковине,
прямо поверх лица, вновь зашуршали маленькие цепкие коготки. Полина Андреевна
представила, что будет, когда та, куцехвостая, проберется внутрь куля, и быстро
перекатилась обратно к стене.
Лежала, втягивая ноздрями воздух. Ждала.
И вскоре всё вновь повторилось: писк, потом
осторожное шествие по груди. Снова перекатывание по полу.
