Тепло, теплее, горячо!
Перед тем как отправиться с визитом к доктору
Коровину, Лисицына зашла в гостиницу, где сменила легкую тальму на длинный
черный плащ с капюшоном – очевидно, в предвидении вечернего похолодания. Однако
солнце, хоть и неяркое, за день успело неплохо прогреть воздух, и для прогулки
по территории клиники надевать плащ не понадобилось. Полина Андреевна
ограничилась тем, что накинула на плечи шарф, Коровин же и вовсе остался как
был, в жилете и сюртуке.
Коттедж номер три находился на самом краю
поросшей соснами горки, которую Коровин взял в аренду у монастыря. Домик с
гладко оштукатуренными белыми стенами показался Полине Андреевне ничем не
примечательным, особенно по сравнению с прочими коттеджами, многие из которых
поражали своей причудливостью.
– Тут всё волшебство внутри, – пояснил Донат
Саввич. – Есихина внешний вид его жилища не занимает. Да и потом я ведь
говорил, он и не выходит никогда.
Вошли без стука. Позднее стало ясно почему:
художник все равно бы не услышал, а услышал бы, так не ответил.
Полина увидела, что коттедж представляет собой
одно помещение с пятью большими окнами – по одному в каждой стене и еще одно па
потолке. Никакой мебели и этой студии не наблюдалось. Вероятно, ел и спал
Есихин прямо на полу.
Впрочем, убранство гостья разглядеть толком не
успела – до того поразили ее стены и потолок этого диковинного жилища.
Все внутренние поверхности за исключением пола
и окон были обтянуты холстом, почти сплошь расписанным масляными красками.
Потолок представлял собой картину ночного неба, такую точную и убедительную,
что если б не квадрат стекла, в котором виднелись чуть подкрашенные закатом
облака, легко было впасть в заблуждение и вообразить, что крыша вовсе
отсутствует. Одна из стен, северная, изображала сосновую рощу; другая,
восточная, – пологий спуск к речке и фермам; западная – лужайку и два соседних
коттеджа; южная – кусты. Нетрудно было заметить, что художник с поразительной
достоверностью воспроизвел пейзажи за окном. Только у Есихина они получились
куда более сочными и емкими, различимые за стеклами подлинники выглядели
бледными копиями нарисованных ландшафтов.
– У него сейчас период увлечения пейзажами, –
вполголоса пояснил Донат Саввич, показывая на художника, который стоял у
восточной стены, спиной к вошедшим, и сосредоточенно водил маленькой кисточкой,
ни разу даже не оглянувшись. – Сейчас он пишет цикл “Времена суток”. Видите:
тут рассвет, тут утро, тут день, тут вечер, а на потолке ночь. Главное –
вовремя менять холсты, а то он начинает писать новую картину прямо поверх
старой. У меня за эти годы собралась изрядная коллекция – когда-нибудь окуплю
все расходы по клинике, – пошутил Коровин. – Ну, не я, так мои наследники.
Лисицына осторожно подошла к гению,
работавшему у “вечерней” стены, сбоку, чтобы получше его разглядеть.
Увидела худой, беспрестанно гримасничающий
профиль, свисающие на лоб полуседые, грязные волосы, засаленную блузу, повисшую
с вялой губы нитку слюны.
Сама картина при ближайшем рассмотрении
произвела на зрительницу такое же неприятное, хоть и безусловно сильное
впечатление. Вне всякого сомнения она была гениальна: зажженные окна двух нарисованных
коттеджей, луна над их крышами, темные силуэты сосен дышали тайной, жутью,
умиранием – это был не просто вечер, а некий всеобъемлющий Вечер, предвестье
вечного мрака и безмолвия.
– Почему это в искусстве неприятное и
безобразное потрясает больше, чем красивое и радующее взгляд? – содрогнулась
Полина Андреевна. – В природе такого никогда не случается, там тоже есть
отвратительное, но оно создано лишь служить фоном Прекрасному.
Вы говорите про создание Творца Небесного, а
искусство – произведение творцов земных, – ответил доктор, следя за движениями
кисти. – Вот вам лишнее подтверждение того, что люди искусства ведут родословие
от мятежного ангела Сатаны. Конон Петрович! – вдруг повысил он голос, стукнув
живописца по плечу. – Что это вы изобразили?
Лисицына увидела, что чуть в стороне от одного
из коттеджей, вровень с крышей, нарисовано нечто странное: неестественно
вытянутая фигура в островерхом черном балахоне, на длинных и тонких, будто
паучьих ножках. Молодая дама непроизвольно выглянула в окно, но ничего похожего
там не увидела.
– Это монах, – сказала Полина Андреевна самым
что ни на есть наивным голосом. – Только какой-то странный.
– И не просто монах, а Черный Монах, главная
ханаанская достопримечательность, – кивнул Донат Саввич. – Вы, верно, о нем уже
слышали. Я одного не пойму… – Он еще раз стукнул художника по плечу, уже
сильнее. – Конон Петрович!
Тот и не подумал оборачиваться, а госпожа
Лисицына внутренне вся подобралась. Удачное стечение обстоятельств, кажется,
могло облегчить ей поставленную задачу. Тепло, очень тепло!
– Черный Монах? – переспросила она. – Это
призрак Василиска, который якобы бродит по воде и всех пугает?
Коровин нахмурился, начиная сердиться на
упрямого живописца.
– Не только пугает. Он еще повадился
поставлять мне новых пациентов. Еще теплее!
– Конон Петрович, я обращаюсь к вам. И если
задал вопрос, то без ответа не уйду, – строго сказал доктор. – Вы изобразили
здесь Василиска? Кто вам про него рассказал? Ведь вы ни с кем кроме меня не
разговариваете. Откуда вы про него знаете?
Не повернувшись, Есихин буркнул:
– Я знаю только то, что видят мои глаза.
Чуть коснулся кисточкой черной фигуры, и
Полине Андреевне показалось, что та покачнулась, будто бы с трудом сохраняя
равновесие под напором ветра.
– Новые пациенты? – покосилась на Коровина
гостья. – Должно быть, тоже интересные?
– Да, но очень тяжелые. Особенно один, совсем
еще мальчик. Сидит в оранжерее наг яко прародитель Адам, поэтому показать вам
его не осмелюсь. Быстро прогрессирующий травматический идиотизм – сгорает прямо
на глазах. Никого к себе не подпускает, пищи от санитаров не берет. Ест что
растет на деревьях, но долго ли протянешь на бананах с ананасами? Еще неделя,
много две, и умрет – если только я не придумаю метод лечения. Увы, пока ничего
не выходит.
– А второй? – спросила любопытная дама. – Тоже
идиотизм?
– Нет, энтропоз. Это очень редкое заболевание,
близкое к автоизму, но не врожденное, а приобретенное. Способ лечения науке
пока неизвестен. А был умнейший человек, я еще застал его в полном разуме… Увы,
в один день – вернее, в одну ночь – превратился в руину.
Горячо! Ах, как удачно всё складывалось!
