– Очень уж вы меня интригуете. Хочется понять,
что вы за человек. Зачем наследнику коровинских миллионов тратить лучшие годы
жизни и огромные средства на врачевание безумцев? Скажите, отчего вы решили
заняться психиатрией? От пресыщенности? От пустого любопытства и презрения к
людям? Из желания покопаться холодными руками в человеческих душах? Если так –
это интересно. Но я подозреваю, что причина может оказаться еще более яркой. Я
вижу по вашему лицу, что вы не пресыщены… У вас живые, горячие глаза. Или я
ошибаюсь, и это в них одно только любопытство светится?
Дайте мужчине понять, что он вам бесконечно
интересен, что вы одна видите, какой он единственный и ни на кого не похожий,
уж не так важно, в хорошем или в плохом смысле – вот в чем, собственно,
заключается смысл первого закона. Надо сказать, что особенно притворяться
Полине Андреевне не пришлось, ибо она вполне искренне полагала, что каждый
человек, если как следует к нему приглядеться, в своем роде единственный и уже
оттого интересен. Тем более такой необычный господин, как Донат Саввич Коровин.
Доктор пытливо посмотрел на посетительницу,
словно приноравливаясь к произошедшей в ней перемене. Заговорил негромко,
доверительно:
– Нет, психиатрией я занялся не от
любопытства. Скорее от отчаянья. Вам в самом деле интересно?
– Очень!
– На медицинский факультет я пошел из
юношеского нарциссизма. Первоначально не на психиатрическое отделение, а на
физиологическое. В девятнадцать лет воображал себя баловнем Фортуны и
счастливым принцем, у которого есть всё, чем только может обладать смертный, и
хотелось мне лишь одного: найти секрет вечной или, если уж не вечной, то по
крайней мере очень долгой жизни. Среди богатых людей это довольно
распространенный вид мании – у меня и сейчас имеется один подобный пациент, в
котором нарциссизм доведен до степени патологии. Что же до меня самого, то
двадцать лет назад я мечтал разобраться в работе своего организма, чтобы
обеспечить как можно более продолжительное его функционирование…
– Что же вас свернуло с этой дороги? –
воскликнула Лисицына, когда в речи доктора возникла небольшая пауза.
– То же, что обычно сбивает чрезмерно
рациональных юношей с заранее рассчитанной траектории.
– Любовь? – догадалась Полина Андреевна.
– Да. Страстная, не рассуждающая, всеохватная
– одним словом, такая, какой и должна быть любовь.
– Вам не ответили взаимностью?
– О нет, меня любили так же пылко, как любил
я.
– Отчего же вы говорите об этом с такой
печалью?
– Оттого что это была самая печальная и
необычная из всех известных мне любовных историй. Нас неудержимо тянуло друг к
другу, но мы не могли оставаться в объятьях и минуты. Стоило мне приблизиться к
предмету моего обожания на расстояние вытянутой руки, и она делалась совершенно
больной: из глаз лились слезы, из носу тоже текло ручьем, на коже выступала
красная сыпь, виски стискивало невыносимой мигренью. Стоило мне отодвинуться, и
болезненные симптомы почти сразу же исчезали. Если б я не был
студентом-медиком, то, верно, заподозрил бы злые чары, но ко второму курсу я
уже знал про загадочный, неумолимый недуг, имя которому идиосинкразическая
аллергия. Во множестве случаев нельзя угадать, отчего она происходит, и тем
более неизвестно, как ее лечить. – Донат Саввич прикрыл глаза, усмехнулся,
покачал головой, будто удивляясь, что подобное могло приключиться именно с ним.
– Наши страдания были неописуемы. Могучая сила любви влекла нас друг к другу,
но мои прикосновения были губительны для той, кого я обожал… Я прочитал всё,
что известно медицине про идиосинкразию, и понял: химическая и биологическая
наука еще слишком несовершенны, в протяжение моего земного пути они не успеют
достаточно развиться, чтобы одолеть сей механизм физиологического неприятия
одного организма другим. Тогда-то я и решил перейти на психиатрию – заняться
изучением устройства человеческой души. Своей собственной души, которая сыграла
со мной такую скверную шутку – из всех женщин на свете заставила полюбить ту
единственную, которая была мне заведомо недоступна.
– И вы расстались? – вскричала Полина
Андреевна, тронутая чуть не до слез и самим рассказом, и сдержанностью тона.
– Да. Таково было мое решение. Со временем она
вышла замуж. Надеюсь, что счастлива. Я же, как видите, холост и живу работой.
Несмотря на всю свою сообразительность,
госпожа Лисицына не сразу догадалась, что хитрый доктор тоже ведет с ней игру –
только не женскую, а мужскую, такую же древнюю и незыблемую в своих правилах.
Верный способ получить доступ к женскому сердцу – пробудить в нем
соревновательность. Тут лучше всего рассказать про себя романтическую историю,
непременно с печальным концом, тем самым как бы показывая: вот, смотрите, на
какую глубину чувств я был способен прежде и, возможно, был бы способен теперь,
если б нашелся достойный объект.
Спохватившись, Полина Андреевна оценила маневр
и внутренне улыбнулась. Рассказанная история, вне зависимости от достоверности,
была оригинальна. К тому же, из всего монолога следовало, что гостья доктору
нравится, а это, что ни говори, было лестно, да и на пользу делу.
– Так вам дорога ваша работа? – участливо
спросила Лисицына.
– Очень. Мои пациенты – люди необычные, каждый
в своем роде уникум. А уникальность – это род таланта.
– Чем же они так талантливы? Умоляю,
расскажите!
Круглые глаза рыжеволосой гостьи расширились
еще больше в радостном предвкушении. Здесь вступал в свои права закон номер
два: подвести мужчину к теме, которая его больше всего занимает, и потом
правильно слушать. Только и всего, но сколько мужских сердец завоевывается при
помощи этой нехитрой методы! Сколько дурнушек и бесприданниц находят себе таких
женихов, что все вокруг тольку диву даются – как это им только подвалило эдакое
не заслуженное счастье. А так и подвалило: умейте слушать.
Что-что, а слушать Полина Андреевна умела. Где
требовалось, вскидывала брови, по временам ахала и даже хваталась за грудь,
однако же без малейшей преувеличенности и, главное, опять безо всякого
притворства, с самой неподдельной заинтересованностью.
Донат Саввич начал говорить как бы нехотя, но
от такого образцового слушания мало-помалу увлекся.
– Мои пациенты, разумеется, ненормальны, но
это означает лишь, что они отклонены от некоей признаваемой обществом средней
нормы, то есть необычнее, экзотичнее, причудливее “нормальных” людей. Я принципиальный
противник самого понятия “норма” применительно к любым сравнениям в сфере
человеческой психики. У каждого из нас своя собственная норма. И долг индивида
перед самим собой – подняться выше этой нормы.
