– Женского пола, – еще суше сообщил постник. –
В большой шляпе, с сеткой на лице. Немолитвенного вида.
Она! – понял Феликс Станиславович, услыхав про
“сетку”. Его мужественное сердце забилось быстро и сильно.
Откуда узнала, где он остановился?
Ах, немедленно ответил сам себе полицмейстер,
город небольшой, гостиниц немного, а мужчина он собою видный. Разыскать было
нетрудно.
– Кто эта дама, знаешь? – спросил он,
наклонившись. – Как зовут?
Хотел даже положить на конторку гривенник или
пятиалтынный, но вместо этого стукнул кулаком.
– Ну!
Служитель посмотрел на исключительно крепкий
кулак с уважением, неодобрительность во взгляде погасил и украсил речь
словоерсами:
– Нам неизвестно. В городе встречали-с, а к
нам они впервые пожаловали-с.
В это было легко поверить – нечего прекрасной
и изысканной даме делать в такой дыре.
– Да они вам записку оставили. Вот-с.
Полковник схватил узкий заклеенный конверт,
понюхал. Пахло пряным, острым ароматом, от которого ноздри Феликса
Станиславовича истомно затрепетали.
Всего два слова: “Полночь. Синай”.
В каком смысле?
Медоточащее сердце тут же подсказало
полицмейстеру: это время и место встречи. Ну, про время было понятно –
двенадцать часов ноль ноль минут. Но что такое “Синай”? Очевидно, некое
иносказание.
Думай, приказал себе Лагранж, недаром же его
превосходительство губернатор тогда сказал: “Удивляюсь, полковник, резвости
вашего ума”. Главное, до полуночи оставалось всего три четверти часа!
– Синай, Синай, поди узнай… – задумчиво пропел
Феликс Станиславович на мотив шансонетки “Букет любви”.
Служитель, все еще находившийся под
впечатлением от полицмейстерова кулака, услужливо спросил:
– Синаем интересуетесь? Напрасно-с. Там в этот
час никого. Николаевская молельня закрыта, раньше завтрего не попадете.
И выяснилось, что Синай – это вовсе не
священная гора, где Моисей разговаривал с Господом, вернее не только она, но
еще и известная ново-араратская достопримечательность, утес над озером, где
молятся святому Николаю Угоднику.
Царственная лаконичность записки впечатляла.
Ни тебе “жду”, ни “приходите”, ни что такое “Синай”. Непоколебимейшая
уверенность, что он всё поймет и немедленно примчится на зов. А ведь
разглядывала его всего мгновение. О, богиня!
Выяснив, как дойти до Синая (верста с лишком
на запад от монастыря), Феликс Станиславович отправился на ночное свидание.
Его душа замирала от волшебных предчувствий, а
если что-то и омрачало восторг, то лишь стыд за убожество “Приюта”. Сказать,
что прибыл инкогнито, с секретной миссией, а в подробности не вдаваться,
придумал на ходу полковник. Без подробностей даже еще и лучше получится,
загадочней.
Улицы Нового Арарата к ночи будто вымерли. За
все время, что Лагранж шел до монастыря, из живых существ ему встретилась всего
одна кошка, и та черная.
Мимо белых стен обители, мимо привратной
церкви полковник достиг лесной опушки. Еще с четверть – часа шагал по широкой,
хорошо утоптанной тропе, понемногу забиравшей вверх, а потом деревья
расступились и впереди открылся холм с островерхим теремком, за которым не было
ничего кроме черного, испещренного звездами неба.
Бодрой поступью Феликс Станиславович взбежал
вверх и остановился: сразу за молельней холм обрывался. Далеко внизу, под
обрывом, плескалась вода, поблескивали круглые валуны, а дальше простиралось безбрежное
Синее озеро, мерно покачивающее всей своей текучей массой.
Изрядный ландшафт, подумал Лагранж и снял кепи
– не от благоговения перед величием природы, а чтоб английский головной убор не
сдуло ветром.
Но где же она? Уж не подшутила ли?
Нет! От бревенчатой стены отделилась тонкая
фигура, медленно приблизилась. Страусовые перья трепетали над тульей, вуаль
порхала перед лицом легкой паутинкой. Рука в длинной перчатке (уже не серой как
давеча, а белой) поднялась, придерживая край шляпы. Собственно, только эти
белые порхающие руки и были видны, ибо черное платье таинственной особы
сливалось с тьмой.
– Вы сильный, я сразу поняла это по вашему
лицу, – сказала девушка безо всяких предисловий низким, грудным голосом, от
которого Феликса Станиславовича почему-то бросило в дрожь. – Сейчас так много
слабых мужчин, ваш пол вырождается. Скоро, лет через сто или двести, мужчины
станут неотличимы от женщин. Но вы не такой. Или я ошиблась?
– Нет! – вскричал полицмейстер. – Вы нисколько
не ошиблись! Однако…
– Вы сказали “однако”? – прервала его
таинственная незнакомка. – Я не ослышалась? Это слово употребляют только слабые
мужчины.
Феликс Станиславович ужасно испугался, что она
сейчас повернется и исчезнет во мраке.
– Я хотел сказать: “одинокая”, но от волнения
оговорился, – нашелся он. – Одинокая звезда, вечная моя покровительница,
привела меня на этот остров, подсказала сердцу, что здесь, именно здесь оно
наконец встретит ту, что грезилась ему долгими…
– Мне сейчас не до бессмысленных красивостей,
– вновь перебила красавица, и слабый свет звезд, отразившись в ее глазах,
многократно усилился, заискрился. – Я в отчаянии и лишь поэтому обращаюсь за
помощью к первому встречному. Просто там, на причале, мне показалось, что… что…
Ее волшебный голос дрогнул, и из головы
Лагранжа разом вылетели все заготовленные галантные тирады.
– Что? – прошептал он. – Скажите, что вам
показалось? Ради бога!
– … Что вы можете меня спасти, – едва слышно
закончила она и плавно взмахнула рукой. Этот круг, прочерченный белым по
черному, напомнил Феликсу Станиславовичу взмах крыла раненой птицы.
В глубочайшем волнении он воскликнул:
– Я не знаю, что за беда с вами стряслась, но
– слово офицера – я сделаю всё! Всё! Рассказывайте!
– И не побоитесь? – Она испытующе заглянула
ему в лицо. – Вижу. Вы храбрый.
Потом вдруг отвернулась, и прямо перед глазами
полковника оказалась ее белая, нежная шея. Лагранж хотел припасть к ней губами,
но не осмелился. Вот тебе и храбрый.
