Я зяб под худосочным одеялом.
Когда же вежды я сомкнуть пытался,
Немедленно вторгались в сон мой чуткий
Диковинная ругань капитана,
Матросов богомольных песнопенья
И колокола звон почасовой.
В общем, если перейти от утомительного
стихосложения на отрадную прозу, на ново-араратский причал я сошел
невыспавшимся и злым, как черт. Ой, простите, отче, – само написалось, если же
вымарывать, то получится неаккуратно, а вы этого не любите, так что черт с ним,
с чертом, passons ( пропустим (фр.)).
По правде сказать, кроме корабельных шумов мне
еще не давала уснуть книга, которую вы на прощанье подложили в корзинку с
несравненными архиерейскими ватрушками, невиннейше присовокупив: “Ты на
название, Алеша, не смотри и не пугайся, это не духовное чтение, а романчик –
чтоб тебе время в дороге скоротать”. О, коварнейший из жрецов вавилонских!
Название – “Бесы” – и изрядная толщина
“романчика” меня, действительно, напугали, и читать его я взялся лишь на пароходе,
под плеск волн и крики чаек. За ночь прочел до половины и, кажется, понял, к
чему вы подсунули мне сей косноязычный, но вдохновенный трактат,
прикидывающийся беллетристикой. Разумеется, не из-за бессмысленного проходимца
Петруши Верховенского и его карикатурных товарищей-карбонариев, а из-за
Ставрогина, в примере которого вы, должно быть, видите для меня смертельную
опасность: заиграться юберменшеством, да и превратиться в горохового шута или,
по вашей терминологии, “погубить свою бессмертную душу”.
Мимо цели, eminence (ваше преосвященство
(фр.)). У нас с байроническим господином Ставрогиным имеется принципиальное
различие. Он безобразничает оттого, что в бога верует (так и вижу, как вы
нахмурили свой лоб на этом месте – ну хорошо, пускай будет “в Бога”), и
обижается: как же это Ты на меня, шалуна, Своего отеческого взора не обращаешь,
не пожуришь, ножкой не притопнешь. А я еще вот что натворю, да еще вот как
напакощу. Ау! Где Ты? Проснись! Не то гляди – воображу, будто Тебя нет вовсе.
Ставрогину среди обычных людей скучно, ему наивысшего Собеседника подавай. Я
же, в отличие от растлителя девочек и соблазнителя идиоток, ни в Бога, ни в
бога не верю и на том стою твердо. Мне общества людей совершенно достаточно.
Ваш прежний литературный намек был повернее,
это когда вы мне на день ангела сочинение графа Толстого “Война и мир”
презентовали. На Болконского я больше похож – конечно, не в отношении барства,
а по интересу к бонапартизму. Мне вот двадцать четвертый год, а Тулона что-то
не видно, даже и в отдаленной перспективе не предполагается. Только у князька
столь непомерное честолюбие развилось от сытости и блазированности, ведь все
мыслимые пряники Фортуны – знатность, богатство, красота – достались ему
запросто, по праву рождения, так что ничего иного кроме как стать всенародным
кумиром ему и желать уже не оставалось. Я же, напротив, происхожу из сословия
полуголодного и завистливого, что, кстати говоря, роднит меня с Наполеоном куда
больше, чем толстовского аристократа, и повышает мои шансы на императорскую
корону. Шутки шутками, но сытому в Бонапарты труднее вскарабкаться, чем
голодному, ибо наполненный желудок располагает не к юркости, но к
философствованию и мирной дреме.
Впрочем, я заболтался. Вы ждете от меня не
разглагольствований о литературе, а шпионского донесения о вашей вотчине,
охваченной смутой.
Спешу успокоить ваше святейшество. Как это
обычно бывает, неблагополучная местность издалека смотрится куда страшнее, чем
вблизи. Сидючи з Заволжске, можно вообразить, будто в Новом Арарате все только
и говорят, что о Черном Монахе, обычное же проистечение жизни полностью
месмеризовано.
Ничего подобного. Жизнь тут пульсирует и
побулькивает оживленней, чем в вашей губернской столице, а про святого
Вурдалака, то есть, entschuldigen (прошу прощения (нем.)). Василиска я никаких
пересудов пока не слышал.
Новый Арарат меня поначалу разочаровал, ибо в
утро прибытия над озером повисли тучи, излившиеся на острова мерзким холодным
дождем, и с палубы парохода я увидел ландшафт цвета “мокрая мышь”: серые и
скользкие колокольни, ужасно похожие на клистирные трубки, да унылые крыши
городка.
Памятуя о том, что все мои расходы будут
оплачены из ваших сокровищниц, я велел носильщику отвести меня в самую лучшую
местную гостиницу, которая носит гордое название “Ноев ковчег”. Ожидал увидеть
нечто бревенчатое, постно-лампадное, где, как и положено в Ноевом ковчеге, из
всякого скота и из всех гадов будет по паре, но был приятно удивлен. Гостиница
устроена совершенно на европейский манер: номер с ванной, зеркалами и лепниной
на потолке.
Среди постояльцев большинство составляют
петербургские и московские барыньки платонического возраста, но вечером в
кофейне первого этажа я увидел за столиком такую Принцессу Грезу, какие в тихом
Заволжске не водятся. Не знаю, бывало ли такое во всемирной истории отношений
между полами, но я влюбился в прекрасную незнакомку прямо со спины, еще до
того, как она повернулась. Представьте себе, благочестивый пастырь, тонкую
фигурку в бонтоннейшем платье черного шелка, широкую шляпу со страусиными
перьями и нежную, гибкую, ослепительную в своем совершенстве шею, похожую на
суживающуюся кверху алебастровую колонну.
Почувствовав мой взгляд, Принцесса обернулась
в профиль, который я разглядел не вполне отчетливо, поскольку лицо ее
высочества было прикрыто дымчатой вуалеткой, но достало и того, что я увидел:
тонкий, с едва заметной горбинкой нос, влажно блеснувший глаз… Вы знаете эту
женскую особенность (ах, да, впрочем, откуда, с вашим-то целибатом!) обзирать
боковым зрением, не очень-то и поворачиваясь, широчайший сектор прилегающей
местности. Мужчине пришлось бы и шею, и плечи развернуть, а этакая прелестница
чуть скосит глазом и вмиг всё нужное узрит.
Уверен, что Принцесса разглядела мою скромную
(ну хорошо – пусть нескромную) особу во всех деталях. И отвернулась, заметьте,
не сразу, а сначала легким движением коснулась горла и только потом уже снова
поворотила ко мне свой царственный затылок. О, как много означает этот жест,
этот непроизвольный взлет пальчиков к источнику дыхания!
Ах да, забыл упомянуть, что красавица сидела в
кофейне одна – согласитесь, это не совсем принято и тоже меня заинтриговало.
Возможно, она кого-то ждала, а может быть, просто смотрела в окно, на площадь.
Воодушевленный пальчиками, моими тайными союзниками, я бросил все свои
математические способности на то, чтоб найти решение задачи: как бы поскорей
свести знакомство с сей ново-араратской Цирцеей, но не успел вычислить сей
интеграл. Она вдруг порывисто встала, уронила на стол серебряную монетку и
быстро вышла, метнув на меня из-под вуалетки еще один угольно-черный взгляд.
