— Так и думал, что ты здесь засела и дуешься.
— Что такое? С тебя уже хватило разбушевавшихся детей? И ты удалился, предоставив мне, твоей маме и Ди управляться с четверкой переутомленных малышей?
— Расслабься же, Николь! Сейчас ведь рождественские каникулы. Дай детям повеселиться.
— Все должно быть в границах разумного, — не отступалась она. — Детям необходим режим. Рутина для них — благо.
— Скажи лучше, что это для тебя рутина — благо. Предпочитаешь отсиживаться в стороне.
И она поняла, что они уже разговаривают не о детях.
— Сдается мне, Николь, что ты перегнула палку с этим твоим планом. Вцепилась в него и ни шагу в сторону. Знаешь, в жизни должно быть место импровизации.
— Забавно. — Ее голос зазвенел. — Я никогда не думала, что ты так болезненно переживаешь свои поражения.
Кейд хмыкнул:
— Это не я, а ты тяжело переживаешь поражение, Николь, и отказываешься сама себе помочь.
Она ткнула его пальцем в грудь.
— Нет, Кейд. Ты зачем-то приплетаешь секс к моему, ладно, «поражению». Той ночью ты сказал, что мне нужен друг. И вроде как даже собрался играть эту роль. Но не всерьез, не правда ли? — Все бы хорошо, но дрожащий голос выдавал ее уязвимость. — Вот только настоящий друг, Кейд, никогда не будет подталкивать меня натворить что-то такое, от чего я же потом буду страдать. Ты только посмотри на меня! Посмотри, я в полном раздрае. А ты позволяешь своей обиде на Фрэн и разбушевавшимся гормонам управлять твоими поступками. Ты ведь прекрасно знаешь все причины, по которым мы не должны… — Николь неопределенно махнула рукой в воздухе, не решаясь произнести это слово, — и на мне же срываешь зло! Знаешь, давай-ка я нарисую тебе одну страшную картинку. Видишь ли, я все еще не отказалась от мысли о семье и детях. Я очень хочу детей, я мечтаю о них.
Николь прикрыла глаза, так сильна была сердечная боль в этот момент. Кейд стоял молча, плечи его поникли. Ей пришлось сглотнуть комок в горле, чтобы продолжить.
— Иногда желание родить бывает таким сильным, что я практически теряю здравый смысл. Представь себе, что у нас интрижка. Что, если моя тоска по материнству возьмет верх над разумом? Что, если в какой-то момент мы позабудем об осторожности и столкнемся с этой проблемой? Ты хочешь оказаться в такой ситуации?
— Нет.
— И я — нет.
Оба стояли неподвижно, оба молчали. Наконец Николь выдохнула:
— Сейчас-то можно идти укладывать детей спать?
— Пожалуйста. — Голос его охрип.
Она поспешно вышла, потому что ей больше всего на свете хотелось его поцеловать.
Глава 7
Кейд вынырнул из глубочайшего сна. Ой! Кто-то дергал его за ногу. Видимо, уже давно.
— Вставай! Вставай же, Кейд!
— Мама? Что еще за… — Кейд рывком сел на постели и попытался понять, что происходит. Он щелкнул ночником. Часы показывали три часа ночи. Сон моментально слетел. — Кто болен? — Он уже вскочил и натягивал футболку. Джинсы надевать не стал, оставшись в боксерах. Черт, если кому-то нужен врач… Ледяная рука сжала его сердце. — Мам, кто? Элла? Холли?
— Ничего страшного, но неприятно. И главное, по твоей вине. Давай-ка дуй в детскую и помоги бедной девушке. Дети требуют тебя — и ее.
Кейд бросился в комнату Эллы. У постели дочери сидела Николь с тазиком в руках, Эллу рвало. Причем было видно, что Николь не сразу подоспела со своим тазиком. В довершение всего еще и Холли висела на шее у Николь. Кейд понял, что Холли тоже рвало, — все трое были перепачканы. Ночная рубашка Николь сползла с одного плеча, почти открывая грудь, мокрая ткань стала практически прозрачной. Он отвел глаза.
— Папочка, я объелась конфет, и теперь у меня… глота!
«Глота», конечно, прозвучало забавно, но Кейду было не до смеха. До него дошло, что это — его рук дело. Самобичевание — прекрасная штука, но в данный момент надо помочь Элле, Холли и Николь.
— Надо помыть и переодеть Холли. А Элла…
Николь скосила глаза на тазик, давая понять, что Элла все еще в процессе.
— Холли, зайка, пойдешь к папочке?
Холли вскрикнула и ухватила Николь за шею. Элла расплакалась:
— Пусть папочка останется со мной!
Что ж, Кейд занял место Николь у постели Эллы, приняв эстафету, чистый тазик, мокрое полотенце и обещание вернуться поскорее.
— Николь, не беспокойся, прими душ, — сказал он. Он прекрасно понимал, насколько ей не комфортно в мокрой ночной рубашке. И предчувствовал, глядя на Холли, что пройдет вечность, прежде чем удастся ее укачать.
Николь бросила взгляд вниз, на себя, и краска залила ее щеки. Коротко кивнув, она испарилась, унося Холли, грязный тазик и свой волшебный бюст.
Он прогнал из головы последнюю мысль и занялся дочкой. А Николь, в чистой рубашке и в банном халате, вернулась гораздо раньше, чем он мог мечтать. А где же Холли?
— Спит как младенец!
— Но как? Как тебе это удалось?!
Она пожала плечами, но в глазах плясали чертики.
— Ну, что я могу сказать? Женщины — такие женщины!
Ее поддразнивания зажгли внутри его какой-то огонек. К тому же она вошла в сопровождении явственного клубничного аромата, слегка заглушившего неприятный запах, стоящий в комнате.
— Так, Эллу надо искупать, а кровать перестелить. — Николь говорила, а сама тем временем проворно и ловко стягивала с Эллы пижамку. — Я уже наполняю ванну, а ты сильнее меня, так что…
Кейд отнес девочку в ванну и вымыл ее. Когда они вернулись в спальню, постелька была уже перестелена, а Николь держала наготове чистую рубашечку. Он бережно уложил ребенка в кровать. Чувство вины терзало его.
Николь склонилась над кроваткой:
— Солнышко, я хочу, чтобы ты выпила три глоточка воды.
— Мне не хочется! Меня снова вырвет!
— Милая, разве я когда-нибудь тебя обманывала?
Элла покачала головой.
— Так вот, обещаю, тебе станет легче от водички.
Элла наконец согласилась, но при этом после каждого глотка начинала давиться и кашлять. Кейд смотрел на происходящее с ужасом и в то же время не переставал восхищаться той комбинацией терпения, твердости и нежности, какую представляло собой поведение Николь.
— Спой мне песенку! — капризным голоском приказала Элла.
— Сперва папа приглушит свет, а ты ляжешь и закроешь глазки.
— Ну ладно уж.
Кейд сделал, что было велено, а потом вытянулся рядом с Эллой, прислонившись спиной к изголовью ее кровати. Он нежно гладил дочь по головке, убирая со лба тонкие волосики. Николь пристроилась на другом конце кровати. Она вдохнула поглубже и запела колыбельную — негромко, но глубоким, чистым голосом. Песня убаюкивала Эллу и, кажется, усыпляла и того злобного зверя, что грыз Кейда. Он закрыл глаза, и слушал, и поражался, как прекрасен ее голос.
