– Зарули в маркет, – посоветовала женщина, –
купи торт или пирожные. Эвелина Петровна сладкоежка, да только где ей денег на
десерт взять? Пенсия-то маленькая. И что-то мне подсказывает: на старость они с
Леонидом Аркадьевичем не накопили, все нищих больных подкармливали, таскали им
апельсины…
Глава 30
Выслушав добрый совет, я не замедлила им
воспользоваться. Заглянула в крохотный магазинчик и смела с прилавков разные
кондитерские изделия. Надеюсь, Антонина не ошиблась, и Эвелина Петровна на
самом деле поклонница шоколадок, зефира и эклеров.
Адрес архивистка указала верно. На седьмом
этаже башни возле крайней двери кто-то выложил на полу изображение цветка.
Только это была не ромашка, а тюльпан.
– Вам кого, ангел мой? – поинтересовалась
высокая старуха, распахнув дверь.
– Простите, вы Эвелина Петровна? – улыбнулась
я. – Жена Леонида Аркадьевича?
– Вдова, – грустно поправила меня она.
– Простите, пожалуйста, – смутилась я.
– Ничего страшного, – сказала Эвелина
Петровна. – Я всего лишь уточнила свой статус. Никак к нему не привыкну. У вас
проблема? Заходите, не стесняйтесь.
Я вошла в заставленную мебелью прихожую и
испытала прилив ностальгии. Точь-в-точь такая вешалка была в квартире моих
родителей. Более того, я очень хорошо помню, как моя мама принесла такую же
красную табуретку, поставила ее у двери и сказала отцу:
– Неудобно зашнуровывать ботинки стоя. Смотри,
Андрюша, какая мне оригинальная табуретка попалась – не серая, не коричневая, а
цвета клубники.
Приобрести нечто нестандартное в советские
годы было очень трудно, на мамин «улов» потом долго приходили любоваться ее
подруги. И сейчас передо мной была знакомая табуретка: три ножки и слегка
облупившееся круглое сиденье.
Эвелина Петровна тихонько кашлянула и сказала:
– Ангел мой, снимайте туфли, наденьте тапки и
пойдем в кабинет.
Рабочей комнатой служило, очевидно, самое
большое в квартире, почти двадцатиметровое помещение, забитое книжными полками.
– Садитесь, – предложила хозяйка, указывая на
кресло, – и рассказывайте. Но хочу сразу вас предупредить: я более не
практикую. Мы с Леонидом Аркадьевичем работали вместе, хотя это у
психотерапевтов и не принято. После его кончины я осталась, образно говоря, без
головы и сердца. Но если узнаю о вашей проблеме, то сумею подсказать нужного
специалиста. Я знакома со многими известными психиатрами.
– Леонид Аркадьевич был психотерапевтом? – Я
решила начать беседу издалека. – А в клинике мне сообщили, что доктор занимался
психиатрией.
Эвелина Петровна взяла со столика портсигар.
– Увы, никак не могу бросить курить, –
призналась она, доставая сигарету. – Почти отказалась от вредной привычки, но
после кончины Леонида Аркадьевича дымлю паровозом. Вы улавливаете разницу между
психиатром и психотерапевтом? Право, это удивительно. Мой муж еще сорок лет
назад понял: многие состояния лечатся не таблетками и уколами, следует искать
иной путь. Но медицина была деспотичной: если привозят человека, совершившего
попытку суицида, то он точно, как говорят обыватели, псих. Считалось, что у
советских людей нет и не может быть поводов для самоубийства. И лечение было
только медикаментозное. А в результате получали совсем больного человека. Вот
вам пример. Восемнадцатилетняя дурочка, которую бросил жених, в порыве отчаяния
глотает мамино снотворное. Действует по глупости, ею движет детский мотив: вот
умру, а он потом поплачет! О какой психиатрии тут может идти речь? Но ребенка
привозили к нам, и начиналось… Мда, не будем вспоминать о темных временах.
Леонид Аркадьевич был психотерапевтом и психоаналитиком, он помог сотням людей,
на него молились. Все результаты лечения подтверждаются документами – у
пациентов после проведенного курса изменялся состав крови! Оцените уровень
мастерства человека, способного на подобное! Ох, мне следует остановиться.
Извините, вы пришли поговорить о своей проблеме, а не выслушивать воспоминания
экзальтированной вдовы.
– Наоборот, мне очень интересно, – подбодрила
я старушку. – Вы так говорите о прошлом, словно помните всех пациентов.
– Очень многих, – кивнула Эвелина Петровна. –
Более того, с некоторыми я до сих пор поддерживаю дружеские отношения.
Стоявший на небольшом столике телефон начал
издавать резкие гудки.
– Извините… – Эвелина Петровна протянула руку
к трубке. – Добрый день, Иван Сергеевич, да-да, сейчас. Леня! Леня!
Дверь в комнату беззвучно открылась, и на
пороге появился мальчик-подросток – невысокого роста, щуплый, с мелкими чертами
лица и глубоко посаженными глазами.
– Да, бабушка, – сказал он.
– Ты готов? – поинтересовалась старуха. –
Машина перед подъездом.
– Да, бабушка, – бесстрастно повторил мальчик.
– Леня, ты не поздоровался с нашей гостьей!
Подросток повернулся ко мне:
– Добрый день.
– Здравствуй, – ответила я.
– Ты сам спустишься на первый этаж или тебя
проводить? – поинтересовалась Эвелина Петровна.
– Я могу доехать один, – вежливо ответил
подросток.
Я удивилась. Пареньку на вид лет тринадцать,
ну, может, четырнадцать. В таком возрасте дети, как правило, невыносимы, они
активно борются за свою самостоятельность и моментально устраивают скандал,
если кто-то ущемляет их права. «Я уже большой, не лезь с дурацкими советами» –
вот фраза, которую родители чаще всего слышат от подростков. Желание настоять
на своем доходит до абсурда. Кирюшка, например, один раз заработал сильный
отит. На улице ударил мороз, и я утром сказала мальчику:
– Непременно надень шапку и опусти уши, завяжи
их под подбородком.
– Мне жарко, – заявил Кирик и, демонстративно
оставив головной убор дома, ушел.
Самое интересное, что мальчик хорошо понимал:
на дворе и впрямь колотун, надо непременно утеплиться. Но тут я некстати влезла
с добрыми советами, и в Кирюше взыграло чувство протеста. Типа: назло
кондуктору пойду пешком. Самое унизительное для подростка – намек на его
незрелость в присутствии постороннего человека, вот уж это мало кто из
тринадцатилетних стерпит. Но Леня совершенно спокойно заверил Эвелину Петровну,
что способен сам воспользоваться лифтом.
– Отлично, – кивнула старуха. – Как думаешь,
до шести управишься?
