Дети, поняв, что мать временно забыла о них,
устроили новый шабаш. У Клёпы закружилась голова, к горлу подступила тошнота.
– Успокойте их, – попросила она женщину.
– А то ж детки! – отмахнулась мамаша. – Им
положено шуметь!
– Они другим мешают, – возразила Клёпа. –
Видите, у окна девушка обувь примеряет.
– Заткнитесь! – заорала мамаша на ребятишек.
Они перестали визжать, зато завелся карапуз у нее на руках – завизжал, как
поросенок, увидевший хозяина с тесаком в руке.
– Как вы их выносите? – не сдержалась Клёпа.
– Кого? – изумилась покупательница.
– Детей! – рявкнула продавщица. – С ума сойти
можно от их гвалта!
– Че? Сюда надо одной заходить? – пошла в
атаку тетка. – Кровиночки мои тебе поперек горла? Своих родить не можешь, так
чужих ненавидишь? Думаешь, эксклюзивом торгуешь? Говнодавы одни на полках
стоят!
Клёпа вообще-то не дает себя в обиду, наглых
хамок она легко ставит на место, но в то мгновение ей неожиданно стало совсем
плохо. Желудок, словно скоростной лифт, стартовал вверх, лоб похолодел, а уши,
наоборот, горели огнем.
– Наверное, на меня так суета подействовала, –
объясняла она мне сейчас, – столько капризных детей разом к нам не заходило. Ну
приведут одного, двух, те сядут на диванчик и ждут. А чтобы так носиться… Вот
поэтому башку мне и заломило.
В общем, Клёпа чуть не свалилась в обморок. У
нее сильно застучало в ушах, заколотилось в груди, задергалось в низу живота. И
вдруг внезапно наступила тишина.
– Больше я сюда ни ногой! – ворвался в уши
Клёпы противный голос многодетной мамаши. – И всем во дворе расскажу, как здесь
покупателей встречают! Пошли, ребята!
Малыши высыпали на улицу, тетка ушла следом.
– Я еле-еле в себя пришла, – вздохнув, сказала
Клёпа. – Прямо колотило всю! Такое ощущение было, будто я пьяная, и спать
хотелось. Я еще подумала: замуж выйду – больше одного не рожу.
– Я тоже не люблю шума, – согласилась я.
– В клуб я нормально хожу, а ведь там музыка
орет, и ничего! – недоумевала Клеопатра. – Но тут меня натурально повело!
– День с утра не задался, ты понервничала
из-за пальца, – посочувствовала я. – Или, может, погода менялась, вот давление
и запрыгало. И еще. Чужие дети вообще раздражают. Своим-то простишь любое
безобразие, а посторонним нет.
– Знаешь, что меня больше всего обозлило? –
призналась Клёпа. – Ладно, мелкие шкодили, что с них возьмешь, они ж маленькие.
Мамаша, дура, нарожала сто штук, а воспитать не может. Но с ней девчонка была,
уже взрослая. Так та сидела и вязала! Видела, как братья и сестры безобразничают,
а не остановила их.
Глава 10
Я сделала стойку.
– Вязала? Спицами?
– Да, – кивнула Клёпа. И фыркнула: – Типичная
пофигистка! Вон там пристроилась, в кресле. Может, она больная? Походка у ней
странная, бочком как-то ходит.
Я попыталась сложить картинку:
– У матери было много малышей?
– Ну да, – с раздражением из-за моей
бестолковости сказала Клёпа. – Точное число не назову, они носились туда-сюда,
взад-вперед, шмыг-брык! Может, четверо? Или пятеро! Мельтешили мухами! Как
вспомню, так тошнит. Интересно, бывает аллергия на детей?
– Вполне вероятно, – пробормотала я, – на
свете всякое случается. А возраст у безобразников какой?
– Не знаю.
– Совсем крошки?
– Они разговаривали. Но не школьники.
– Лет шесть?
– Нет, меньше.
– Пять?
– Скорей всего.
– А еще девочка-подросток?
– Ну да! – всплеснула руками Клёпа. – Взрослая
совсем, лет тринадцати. Я в таком возрасте вовсю матери помогала, а если не
хотела, то живо затрещину получала. Эта же сидела и вязала! Ни малейшего
внимания на младших. Правда, послушная, едва маманька уходить приказала,
вскочила и вон кинулась, ни слова не говоря. Ну и семейка!
– Значит, ты ушла в подсобку за сабо,
вернулась – в зале суета, а девица вяжет, сидя в кресле? – подытожила я.
– Верно.
– И что случилось после ухода этой орды?
Клёпа наклонилась, достала из-под прилавка
бутылку воды, сделала глоток и стала загибать пальцы на руке.
– Я посидела секунду, подождала, пока сердце
успокоится. Собрала расшвырянную обувь, поставила ее на стенд, подошла к
покупательнице. И тут… бр…
Продавщица поежилась.
– Девушка сидела на диванчике, привалившись к
стене и опустив голову. Я сначала подумала, что ей тоже от гама плохо стало, ну
и позвала осторожно: «Эй, хотите водички?» Ответа не дождалась, потрясла за
плечо… А она – брык! Вау! Жуть! Жесть! Выскочила я на улицу, хотела заорать, но
удержалась. Позвонила в милицию, а уж потом Рахмету. Думаешь, хозяин после
того, как менты укатили, меня домой отпустил, сказал нежно: «Иди, Клёпочка,
отдохни, ты столько пережила, вот тебе премия, купи себе новую юбку»? Фиг!
Велел до полуночи в магазине куковать. Гад!
– Как звали женщину с детьми?
– Я с ней не знакомилась.
– Опиши внешний вид многодетной.
– Э… во такая, высокая. Или у нее каблуки
были? Ну… типа… нормальная…
– Цвет волос?
– Темная, кудрявая, волосы длинные, лицо
желтое.
– Глаза?
– Не видела.
– Особые приметы? Шрамы, родинки, какое-нибудь
уродство – заячья губа, например? Слишком оттопыренные уши? – без всякой
надежды на успех вопрошала я.
Мой друг мент Володя Костин частенько
повторяет:
– Свидетель – главная беда дознавателя. Ничего
не видит, не слышит, плохо соображает. Как начнет описывать человека, мама
родная!.. Суммируешь показания и не знаешь, то ли смеяться, то ли запить с
горя. Портрет получается – заглядение: двухметровый карлик, лысый кудрявый
блондин с черными волосами, одетый в джинсы и вечернее платье, шел с
собачкой-птичкой на поводке со средней скоростью сто километров в час. Вот и
ищи такого, да поскорее!
Клёпа, выслушав мои вопросы, вытянула губы
трубочкой и сообщила:
