– Никогда не заводи романа с Пузиковым, –
жестко сказала она. – Поверь, он неприятный человек!
– Опять! – всплеснула я руками. – Фима
хороший! И он мой друг! С какой стати ты на него взъелась?
Бабушка ткнула пальцем в сторону стола.
– Мне очень не понравилась эта коробка!
Я хотела было раскричаться, но, вспомнив о
почтенном возрасте Афанасии, подавила раздражение и сказала:
– Бусенька, мы просто приятели! Я люблю совсем
другого мужчину!
– Вот и хорошо, – с явным облегчением
воскликнула Фася.
Более мы не обсуждали Пузикова, я так и не
поняла, по какой причине моя очень толерантная к окружающим бабуля на дух не
выносила Ефима. Он изо всех сил старался ей понравиться, и, конечно же, внешне
Афанасия не выказывала ему своего отношения, она была слишком воспитана для
того, чтобы фыркать человеку в лицо. Полагаю, Пузиков считал, что Фася, как и
все вокруг, его любит, но я понимала: интеллигентно ему улыбаясь, в душе
бабушка терпеть его не может.
Букет из роз завял, конфеты я съела, а в
жестяную коробку из-под них стала прятать пуговицы. Кстати, коробка жива,
хранится в шкафу до сих пор, и я по-прежнему держу в ней всякие мелочи.
После окончания института мы с Ефимом не
потеряли связи друг с другом и пару раз в месяц непременно созваниваемся.
Естественно, поздравляем друг друга с праздниками, Фима по сию пору очень
внимателен, он и теперь ухитряется преподносить мне совершенно невероятные
букеты, например, на Новый год я получила от него цветочную композицию в виде
собаки. Понимаете, почему, услышав от незнакомого Водоносова фамилию «Пузиков»,
я моментально соединилась с другом и без обиняков спросила:
– Ты знаком с Сергеем Петровичем?
– Очень редкое сочетание имени и отчества, –
тут же съязвил Фима. – Думаю, мне поможет фамилия.
– Водоносов, – быстро сказала я. – Он велел
мне тебе позвонить.
– Серега?
– Так ты его знаешь?
– Конечно, причем очень давно, а что?
– Странная ситуация, – я ввела Пузикова в курс
дела, – представляешь, Водоносов предложил мне встречу…
Ефим внимательно выслушал меня и с
любопытством поинтересовался:
– А что ты знаешь о своей матери?
– Практически ничего, она умерла, когда я была
младенцем.
– Вообще ничего не помнишь? – удивился
приятель.
– Иногда мне снится странное помещение, –
протянула я, – то ли коридор, то ли пеналообразная комната, в ней нету мебели,
посередине стоит женщина в сером халате, я понимаю, что это мама, и начинаю
рыдать. Но, скорей всего, это игра воображения, дама очень высокая, головой под
потолок.
– Может, просто ты была совсем крохотная, –
предположил Фима. – Чем меньше ребенок, тем более монументальными кажутся ему
взрослые.
– Наверное, ты прав, – согласилась я, – но
больше о своей матери мне ничего не известно.
– А Афанасия Константиновна что рассказывала?
– Ничего. Сообщила лишь, что мои родители
пропали в горах. Они увлекались альпинизмом и погибли во время летнего спуска.
– И это все?
– Да, – вздохнула я, – никаких подробностей и
никаких воспоминаний.
– Ну хоть фотографии она тебе показывала?
– В нашем доме не было снимков родителей, –
нехотя признала я, – только мои детские: праздники в садике, съемки в школе.
Когда я была крохой, в нашей комнате случился пожар, загорелся утюг. Афанасия
сама потушила огонь, обошлась без пожарных, но пламя успело уничтожить альбом с
фотографиями. Ни один снимок моих родителей не сохранился. Бабушка старательно
скрывала прошлое, похоже, ей не хотелось, чтобы я знала правду о матери,
которая жила с мужчиной без штампа в паспорте.
– Слушай, это так странно, – воскликнул Фима,
– прости за замечание, но мы взрослые люди, поэтому, думаю, я не нанесу тебе
травму. В юности я спрашивал у тебя про родителей, ни разу не услышал в ответ
ничего внятного и сообразил: тебе неприятны эти разговоры. Один раз я проявил
бестактность и попытался вызнать что-нибудь у Афанасии. Она на меня так
посмотрела, что я прирос ногами к полу.
– Да уж, бабуля могла без слов любого на место
поставить, – усмехнулась я, – со мной она тоже не откровенничала. На все
вопросы Фася обтекаемо говорила: «Ты лишилась и матери, и отца очень рано,
надеюсь, мне удастся вырастить тебя без комплекса сироты». Фася обещала
рассказать подробности о родителях, когда я стану старше, но скончалась, так и
не раскрыв рта. Я долго не могла понять, почему она скрывала от меня правду.
Впрочем, она не сообщила и о том, что имела родную сестру Анастасию, по
прозвищу Стюра-катафалк.
[1]
– Красиво звучит, – не сдержался от колкости
Ефим.
– Стюра похоронила нескольких мужей, но не о
ней речь! Один раз я попыталась суммировать крохи сведений, полученных от
бабули, и поняла: мои родители не состояли в официальном браке. Предполагаю,
что отец, узнав о беременности матери, попросту сбежал, а она от стресса
тронулась умом и попала в психиатрическую клинику.
– Ой-ой-ой, – запричитал Фима, – совсем
некрасивая история!
– Бабушка не хотела, чтобы малышка жила с
мыслью о том, что ее мать сумасшедшая, – продолжала я, не обращая внимания на
реакцию Пузикова. – После кончины дочери она поменяла квартиру, переехала в
коммуналку на улице Кирова, нынешней Мясницкой, потом мы еще пару раз
перебирались с места на место. Когда мне пришла пора получать паспорт, в
милиции потребовали свидетельство о рождении. Бабушка вручила мне книжечку
зеленого цвета, вернее, бумажку, напоминавшую сберкнижки прежнего образца. И
тогда я узнала, что мою маму звали Елена Ивановна Васильева, а отца Иван
Петрович Васильев. Думаю, Фася каким-то образом упросила сотрудницу загса пойти
на должностное преступление, вероятно, дала взятку, и вместо прочерка в метрике
у меня появился отец Иван Петрович Васильев. Афанасия боялась вырастить
закомплексованного ребенка.
– Чушь, – воскликнул Фима. – Эка беда!
Родилась вне брака! Да таких детей миллионы!
