— Es peligroso aquí
[303]
.
— Sí. Tienes razón
[304]
.
Мальчик помог ему подняться, он оперся на узкое плечико, и они двинулись в дальний конец пустыря, где за стенкой мальчишки построили себе из ящиков что-то вроде клуба. Встав на колени, мальчик раздернул сделанную из мешка занавеску и помог взрослому заползти внутрь. Сказал, что где-то здесь должна быть свечка и спички, но раненый filero возразил, дескать в темноте безопаснее. У него опять отовсюду ручьями полилась кровь. Он чувствовал ее ладонью.
— Vete
[305]
, — сказал он. — Vete.
Подстилка, на которой он лежал, была мокрой от вчерашнего дождя, пованивала. Мучила жажда. Он пытался не думать. Слышал, как по улице проехал автомобиль. Как залаяла собака. Намотанная на живот желтая рубашка врага была на нем как чемпионский пояс; она пропиталась кровью, а поверх он положил окровавленную пятерню, которой сжимал вспоротую брюшную стенку. Он еле удерживался от того, чтобы исчезнуть, забыться, — вновь и вновь им овладевало одно и то же чувство, будто что-то легкое, что он принимал за собственную душу, стоит в нерешительности на пороге его телесной сущности. Как легконогий зверек, который, нюхая воздух, стоит у открытой дверцы своей клетки. Он слышал отдаленный звон колоколов собора в центре города, слышал собственное дыхание — тихое и неуверенное на холоде и во тьме построенного мальчишками приюта в этой чуждой стране, где он лежит в луже собственной крови.
— Помогите, — прошептал он. — Если, по-вашему, я этого стою. Аминь.
Увидев, что конь стоит оседланный посреди конюшенного прохода, он вывел его во двор, сел верхом и поехал в темноте по старой дороге к маленькому глинобитному домику Джона-Грейди. В надежде на то, что конь по дороге что-нибудь ему сообщит. Когда подъезжал к дому и увидел свет в окошке, перешел на рысь, с плеском пересек ручеек и ворвался во двор; там остановил коня, спешился и громко поздоровался.
Пихнул дверь. Открылась.
— Эй, братан! — сказал он. — Ты здесь?
Вошел в жилую комнатку:
— Братан!
Там никого не оказалось. Он вышел из дома, позвал, подождал, снова позвал. Опять зашел в дом, отворил дверцу печи. Там лежали поленья, щепки и газетная бумага. Закрыл дверцу и вышел. Звал, но никто не ответил. Сел на коня и пустил коня вперед, сжав ему бока шенкелями, а направления не задал, но конь изъявил желание лишь перейти ручей и двигаться обратно к дороге.
Он развернул коня, подъехал снова к хижине и стал в ней ждать, ждал целый час, но никто не появился. К тому времени, когда он прибыл вновь на центральную усадьбу, была почти полночь.
Лег на свою койку и попытался заснуть. Ему показалось, что он слышал свисток паровоза вдали, тонкий и растерянный. Должно быть, он спал, потому что видел сон, в котором мертвая девушка подошла к нему, прикрывая рукой горло. Она была вся в крови, пыталась что-то сказать, но не могла. Он открыл глаза. И еле-еле расслышал звон телефона в доме.
Когда вошел на кухню, Сокорро стояла там в халате, разговаривала по телефону. На Билли она замахала руками.
— Sí, sí, — говорила она. — Sí, joven. Espérate
[306]
.
Он проснулся от холода, но весь в поту и дико мучимый жаждой. Понял, что настал новый день, потому что на него обрушилась боль. При всяком движении запекшаяся в его одежде кровь потрескивала, как ледок. Потом он услышал голос Билли.
— Братан, — говорил этот голос. — Братан.
Он открыл глаза. Билли стоял около него на коленях. Сзади него был тот мальчишка, держал отведенную занавеску, за которой начиналась серость и холод. Билли повернулся к мальчишке.
– Ándale, — сказал он. — Rápido. Rápido
[307]
.
Занавес упал. Билли зажег спичку и держал ее.
— Ну и дурень же ты, — сказал он. — Ну ты и дурень.
Снял с полки, прибитой к ящику, огарок свечи в блюдечке, зажег ее и поднес ближе.
— А, черт, — сказал он. — Ну ты и дурак! Идти можешь?
— Не дергай меня.
— А как иначе-то?
— Все равно ты не сможешь переправить меня через границу.
— Ч-черт. В самом деле.
— Он убил ее, прикинь? Тот сукин сын убил ее.
— Я знаю.
— Полиция ищет меня.
— Джей Си подгонит грузовик. Прошибем к чертям их хре́новы ворота, если придется.
— Не дергай меня, дружище. Я не поеду.
— Еще как поедешь.
— Да не могу я. Еще недавно думал, что могу. А — нет.
— Ну, первым делом не бери в голову. А эту всю твою брехню я не слушаю. Черт подери, да мне случалось и похуже поцарапаться.
— Я весь изрезан в куски, Билли.
— Мы тебя заберем отсюда. И не смей мне перечить, черт бы тебя взял.
— Билли. Слушай. Все нормально. Я знаю, что не выкарабкаюсь.
— Ну, я ж говорю тебе…
— Нет. Слушай. Ой, знал бы ты, что я готов отдать за глоток холодной воды.
— Щас достану.
Он стал искать, куда бы поставить свечку, но Джон-Грейди перехватил его руку.
— Не уходи, — сказал он. — Может, потом, когда вернется мальчишка.
— Хорошо.
— Он говорил, что больно не будет. Лживый сукин сын. — Он присвистнул. — Сейчас что, день занимается, да?
— Угу.
— Я видел ее, дружище. Она у них там лежит на столе и совсем на себя не похожа, но это она. Нашли в реке. Он перерезал ей горло.
— Я знаю.
— Мне надо было. Друг, мне обязательно надо было его убить.
— Надо было мне сказать. Тебе ни в коем случае не следовало лезть сюда одному.
— Мне надо было.
— Главное, не бери в голову. Сейчас они уже приедут. Ты, главное, только держись.
— Это ничего. Но болит как сволочь какая-то, Билли. Фссс. А так ничего.
— Хочешь, за водой схожу?
— Нет. Посиди тут. А ведь какая она была красавица, а, дружище?
— Это да.
— Я целый день места себе не находил, все волновался за нее. Помнишь, мы говорили о том, куда люди деваются, когда умирают. Я думаю, есть такое место, а как увидел ее на этом столе, подумалось, может, она не полетит на небо, потому что, ну, как бы не захочет, а еще я подумал, ведь Бог прощает и, может быть, мне удастся уговорить Его простить мне, что я убил того сукина сына, потому что и ты, и я оба знаем, что я нисколько об этом не жалею, и хотя звучит как-то глупо, но я не хочу, чтобы меня прощали, если ее не простят. Я не хочу быть там, где не будет ее, — ну типа вроде как на небе или еще что-нибудь в таком духе. Я знаю, звучит так, будто я спятил. Но знаешь, друг, когда я увидел ее на том столе, я понял, что жить мне ни к чему больше. Понял, что моя жизнь кончена. И это снизошло на меня как облегчение.
