— Да отстаньте вы наконец! — сказал он, сбросив ее руки. Помолчал. Катя не уходила. Оба они не знали, что положено делать дальше. После того как один дурак спас другого. Он заговорил с обворожительной мрачной иронией.
— Меня зовут Генрих, и я вас ненавижу. Но, по социальному протоколу, должен предложить кофе. Идемте.
И взял Катю за руку, и повел на берег. Денег у него не было, Катя купила кофе и ватрушки.
— Я нисколько вам не благодарен, но готов объясниться, — сказал Генрих.
Оказалось, он пропащий, больной человек. Физически здоров, но в голове ужас. Зашел как-то раз в казино и не вышел. Душа и разум его теперь прикованы к зеленому столу. Бездушное, слепое тело выбирается иногда, чтобы раздобыть денег. И сразу назад. Раньше он был фотографом. Снимал для журналов. Сам Пако Рабан хвалил некоторые его портфолио. В смысле, которые он снимал. Но теперь все. Этот идиотизм надо прекратить. И способ выбран. Приятно было познакомиться.
Генрих допил кофе, легко поклонился и пошел к выходу. Катя упрямо пошла следом. У него были длинные пальцы и вьющиеся волосы, но дело не в них. И не в том, что женщины любят нервных мерзавцев. Просто добрые дела надо доводить до конца. «Раз уж начала спасать, нельзя сдаваться», — подумала она.
Догнала его, спросила, куда он идет. Генрих ответил, что домой, спать.
— Обещаю, завтра устроюсь на работу, преображусь внутренне, а внешне — заведу собаку. Прощайте, милая Катя.
Он свернул за угол, Катя шла следом. Она уже бывала замужем и не доверяла мужским вракам. И точно, Генрих возвращался к реке. Она боялась не успеть, почти догнала его. Он спросил, стоит ли ему бежать или она сама отстанет. Она сказала, ну хорошо. Прыгайте. Кому вы нужны, бегать тут за вами. Но если он смог бы отложить суицид на завтра, она была бы признательна. Если нет, то дело хозяйское. Она обещает не мешать. Просто постоит, посмотрит в сторонке. Зрелище-то редкое. Тут свободная страна, Катя вольна гулять где хочет. А он может прыгать, если уж так распланировал этот день. Но лучше бы, конечно, завтра.
— А сегодня что?
— А сегодня я бы с вами прошлась. Одной скучно. И вы бы меня обманули. Вам же не сложно притвориться, будто все хорошо. Только так, чтобы я поверила.
Он хмыкнул и взял ее под руку. Они ходили, потом приехали в дом со странным адресом «КВ-7-Н», из которого я так отважно выбросил одежду. Разожгли огонь, болтали о пустяках. Перед рассветом она повернулась. Случайно… Глаза их оказались близко. Утром проснулись переплетенные, завернутые в один плед и совершенно довольные жизнью. К полудню туман безмятежности развеялся, в его зрачках снова чернел мост.
— Всегда есть выход! Нельзя сдаваться! — Катя говорила совсем как мама в тот день, когда театральный институт решил обойтись без Кати. Она тогда ревела, а мама очень бестолково подбадривала. Теперь сама Катя была бессильна против этого сумасброда. Генрих, напротив, выглядел спокойным.
— Я проиграл чужие деньги. Я должен это сделать. Ради близких. Никто не должен страдать. До того света всего шаг. Точнее, до той тьмы. Но я рад, что встретил тебя в конце своей бестолковой жизни. Ты будто знак, что там, за гранью, может быть прощение.
И тогда глупая Катя предложила денег. Он отказался шесть раз подряд и потом еще час порывался уйти и сам собой гордился. И чем дольше отпирался, тем настойчивей Катя занималась спасением. Он смеялся, называл ее «мой прекрасный, наивный ангел». И, конечно, Катя победила.
Начались невероятные дни и фантастические ночи. Они забывали есть, путали дни недели. Саша Иванов хороший, но скучный. Его любовь к выпускницам оттуда же, от отсутствия фантазии. А Генрих — это утонченность, чувственность, спонтанность. Катя тонула в нем, кружилась, не помнила себя. Через неделю она продала свою московскую квартиру. Денег хватило на оплату долгов и еще осталось на трешку в Риге, на эвфемизм шалаша. Это ли не счастье.
Прагматичный, лишенный фантазии Александр Иванов отсоветовал покупать жилье, разрешил остаться в Юрмальском доме. Он говорил, игрокам веры нет. Генрих обязательно сорвется. Напомнил, что мужчины способны не изменять женщине с другой женщиной, но никогда не изменят себе. Хоть и обещают прям переродиться, только укажите в какую сторону. Катя была молода и самонадеянна, она верила только себе и Генриху.
А он понимал ее с полувздоха. Он снова фотографировал и подписал контракт с каким-то французским журналом. И вроде бы у него в Норвегии бабушка, очень добрая. Зовет приехать и остаться.
В день передачи денег Катя думала лишь об ужине. Вино выбрала легко — Мозельское, Шпатлезе. Немцы считают его сухим, на самом же деле оно очень легкое. А вот обойтись ли бараниной с чесноком или замахнуться на утку в меду и томатах — настоящая дилемма. Еще подумала, нужно навестить норвежскую бабушку. Если понравится климат, можно и переехать. Генрих будет фотографировать. Катя сможет преподавать йогу местным домохозяйкам. К тому же она рисует декоративные картины, продает через знакомых блоггеров. Никто не верит, но на это можно жить.
Так вот, Катя приготовила ужин. Генриху не звонила, чтобы не обижать подозрениями. День прошел, Генрих задерживался. К полуночи у Кати стали дрожать руки. Хотела выпить чаю, выронила чашку. Все-таки позвонила, — трубку он не снял. В том, что ты круглая дура, трудно признаться. Вызвала такси. Ехала в Ригу, придумывала оправдания. Вдруг ограбили его или в аварию попал. Не могла поверить, что вся эта Юрмала, медовый месяц, красавец на мосту — все обман. Катя сама себе, своим идеализмом, сплела и веревку, и петлю.
В три часа ночи в квартале, где все переливается, блестит и много пьяных голосов, она его нашла. В казино, за столом. Вцепилась в спину — ее оттащили. Он обернулся — с чужим, недобрым лицом. Взлохмаченный, смотрел мертвыми глазами, с трудом узнал. Назвал ее дрянью и дурой, оттолкнул. Тут уже она сорвалась. Кинулась в лицо, царапалась, визжала. Охранники вынесли нервных посетителей на улицу. Там Генрих Катю обматерил и сбежал. И все.
Она позвонила Саше Иванову, но сказать ничего не могла, ревела. Иванов приехал. Тут очень кстати оказалось, что нет у него воображения. Он всегда спокоен как холодильник. Сказал, плевать на деньги, главное, что все здоровы. Этот странный силлогизм успокоил Катю. К тому же если Иванов берется сопереживать, то делает это с размахом. Двадцать тысяч верст и океанский прибой — вот лучший клей для разбитого сердца, сказал он. И пообещал купить домик в Калифорнии. И правда купил.
Отличное средство кстати, прекрасно лечит расстроенные нервы. За неделю Катя сократила рыдания до трех часов в день. Собрала вещи. Чтобы ничто не напоминало о прошлом, она решила ничего не брать. Три шкафа — такой неудобный объем: оставлять жалко, взять невозможно. К тому же там сплошные ансамбли. К джинсам блузки и сапоги, платье летнее у нее было, с ним сандалии, шляпа…
Следующие пять минут ее рассказа я привести не смогу, потому что плохо понял. Так вот, белоснежный боинг собирался унести Катю в своих алюминиевых объятиях. Из мира переменчивых мужчин она улетала к океану, который никогда не обнимет, но и не обманет. Он каждую минуту разный и постоянен в своей переменчивости. Когда до побега осталась ночь, Катя не выдержала еще раз, позвонила Генриху. Просто спросить, как дела, и попрощаться. Почти муж все-таки. Она чувствовала, что выдержит разговор. В ней все уже перегорело, даже гордость. И пусть он знает, он для нее — пустое место.
