Он кричал, пока наверху не хлопнула дверь спальни. Только тогда повернулся ко мне. Посмотрел как победитель. Сказал:
— Вот так-то!
И ушел.
Лизон
Раппопорт пьет с научной щепетильностью. Аккуратно поддерживает организм в трансовом состоянии. Квасит всего пару дней, но воняет уже, как многоопытный алкаш. Не зная заранее, в какой он фазе запоя, я привез полный ремкомплект: шкалик, сало, черный хлеб и капустный рассол в специальной бутылке. Напрасно. У Кеши все свое. Он будто знал, что Лиза, сбежит и заранее приготовился. Стальной мужик.
Сначала мы выпили. Поговорили о выборах президента, о войне в Африке и что осень в этом году будет ранняя, судя по скворцам.
Потом он на мне повис и плакал. Обслюнявил свитер. Потом обозвал кретином, сказал, что все равно он прав. Лучше так, чем мучиться. Я согласился:
— Это точно! Если б ты сейчас мучился, было бы ужасно. А так, смотри-ка, веселый, бодрый. Настроение прекрасное. Немножко пьяный и сопливый, но ничего. Главное, что мучений нет. Вообще.
Кеша ответил матерно. В том смысле, что еще посмотрим, как я запрыгаю. Осталось-то всего ничего. По его прогнозам, неделя.
— Кончилась твоя неделя, — сказал я, — сволочь Некрасов все рассказал.
— Что рассказал?
— Все. Историю мира. С потопа до наших дней. Теперь Катя знает, что я пассивный негодяй, а ты, кстати, активный. Ум, честь и совесть латышских негодяев.
Унявшийся было Раппопорт снова разрыдался. Взял мое лицо в ладони, стал кричать, брызжа перегаром в глаза:
— Не отпускай ее! Слышишь! Не верь мне! Набей мне морду! Их надо держать! Сдохни, но останови! Лучше сдохни от того, что она рядом, чем от того, что ее нет! Привяжи, пообещай убивать по одному заложнику, пока она тебя не полюбит!
— А заложников где взять?
— Не знаю. Захвати трамвай старушек. Или купи на базаре котят. Полное ведро. Из котят выйдут прекрасные заложники. Если на них не поведется, то и не знаю.
— Я не смогу выполнить угрозу. Котятки такие…
— Надо, Сева. Ради любви.
— И тогда она полюбит?
Раппопорт сел, свесил руки.
— Нет.
Мерзкий, мерзкий, мерзкий я
Вернулся поздно, пьяным. Был готов бегать по пустому дому, выть. Однако ж соседка моя не съехала. Зачем-то полез с ней разговаривать.
— Ты еще здесь?
— Буду очень тебе признательна, если ты меня не заметишь.
— А знаешь, Катя. Я думаю, тебя подослало издательство.
— Чего?
— Они тебе заплатили, чтобы меня соблазнить.
— Ты больной?
— Ну, они же дали мне большой аванс, дом арендовали. И тебя наняли. От тебя-то я никуда не сбегу. Если ты разобьешь мне сердце. И конечно, у тебя получилсь. Еще бы. Весь арсенал. Глазища, йога по утрам. Палочки эти шаманские…
— Что ты несешь?
— А что? А зачем ты говорила про Новый год? И про осень, где я убираю листья? И что у нас газонокосилка… Посмотри на себя! А теперь на меня! Откуда! Откуда у нас может быть общая газонокосилка?
Она заговорила очень спокойно, даже мягко.
— Я не уехала потому, что нет билетов. На сегодня. Мой самолет завтра. Я могла переночевать в гостинице, но не хочу. Я здесь многое пережила, не очень просто вот так пропасть. С тобой мы больше никогда не увидимся, и мне все равно, что ты там придумал. А если и увидимся, — не заговорим. Так что, прощай. И, кстати, ты мерзавец. Твоя мечта исполнена, поздравляю.
И пошла наверх.
И пусть идет, подумал я. Конечно, ерунда. Никто ее ко мне не подсылал. Но было бы здорово. И потом, мне стало казаться — никуда она не уедет.
Все не так
Я не спал. Вставал, ходил, пробовал писать — в голове была одна мысль, одна картинка: она стоит ко мне спиной на кухне в замечательных своих шортах. Нарезает травы. Коза вегетарианская. И говорит, не оборачиваясь:
— Севастьян, у меня от ваших взглядов ожоги будут на обратной стороне колена. Вы не знаете, кстати, для этого места есть отдельное название?..
В девять утра прикатило такси. Я слышал, как грохотал по ступеням ее чемодан. Вышел помочь — она разрешила донести до багажника. Показалось, уже не сердится. Потянулся, чтобы обнять — выскользнула. Сказала:
— Обойдемся без сантиментов. Будешь у нас в Американщине, пожалуйста, не звони. Будь счастлив.
И уехала.
В десять утра позвонил мой литературный агент Иванов. Он же Катин муж. «Уже нажаловалась», — подумал я. Объясняться не хотелось, но не снять трубку я не мог. Он ничего такого, вел себя тихо. Говорил бодро, даже приветливо. Сказал, что в Риге и хочет встретиться. И сейчас подъедет, если можно. Конечно, теперь можно.
Наводить порядок не было сил. Пусть видит правду. Я лег на диван, стал грустить.
Снова перезвонил Иванов. Спросил, где я.
— Я дома.
— Тогда открой дверь, у тебя звонок не работает. И, кстати, мог бы траву выкосить.
Я пошел открывать. Какая трава, непонятно. Нет у нас никакой травы. Все плиткой заложено. Не в палисадник же он залез. Открыл дверь — никого. Звоню, спрашиваю:
— А ты где?
Иванов говорит:
— Перед дверью.
— Я тоже перед дверью.
— Но тебя нет.
— И тебя нет.
— Странно.
— Согласен.
— А у тебя дверь какого цвета?
— Синяя.
— А у меня красная.
— Кто-то двери перепутал, как я погляжу.
— Уж, конечно, не я, — говорит Иванов.
— Саша, мне не до шуток. Я не мог напутать. Я стою на пороге твоего дома. Жил в нем все лето. Если честно, не один.
— Ну и ладно. Это вообще не важно, хоть с крокодилом живи, только открой, мне бы до туалета добежать.
— Я знаю, ты хочешь поговорить. И ты прав, лучше глаза в глаза. И все же признаюсь сейчас, первым, хоть уже и поздно. Я жил здесь с твоей женой. Хоть правильней, с точки зрения морали, было бы жить с крокодилом. Она не уехала в Америку. Она врала тебе в скайпе.
— Аня?
— Катя. Твоя бывшая. Она находилась здесь все лето. Между нами ничего не было. Просто соседи.
— Ты бредишь. Или зарос в сюжете. Ох, эти творческие люди… Слушай, писать хочу, сейчас лопну. У меня нет жены Кати. И не было. По крайней мере, я б запомнил. Что вообще творится? Какой у тебя адрес?
