Приехали
Мы вернулись — и ничего. Никуда она не делась. Вечером поднялась к себе. Утром спустилась в гостиную, материальная, шутит, улыбается, пахнет каким-то диором.
Наши инфернальные друзья пропали. Не звонят. Должны были прилететь еще вчера. Сам я не планирую их беспокоить. Надеюсь, все друг друга забудут. А когда вспомнят, — поздно будет…
Зря надеялся. В обед, ненужный, как ангина, приперся Некрасов. Без звонка, без предупреждения. Плохой признак. Сказал:
— Ну, здравствуй, Севастьян. Ты понимаешь, зачем я пришел? — Взгляд его блуждал, на щеках алел румянец, похожий на псориаз. Несло от него бедой и перегаром.
— Пожалуйста, не делай глупостей. Мы обо все договоримся. Потом, — сказал я.
Он прошел в дом, уселся в кресло, нога на ногу.
— Привет, Катя.
— Привет, Леша.
Она снова резала салат. Он смотрел на нее с особенной тоской. Почти с отчаянием.
— Сколько? — спросил вдруг. Будто лошадь оценивал.
— Пять.
— Мало.
— Семь.
— Десять.
— Хорошо, десять.
Я бы заплатил больше. Отдал бы все. Ему, а лучше наемному душегубу. Лишь бы немедля и навсегда избавиться от этого прохиндея и всех, кто замешан в нашу историю. Я бы и сам удавил его. Но он уже здесь, а разбойничать при Кате нельзя. Она подумает ошибочно, что я жестокий. Я же сказки ей рассказывал три дня, как Андерсен. Нельзя имидж портить.
— Вы о чем? — спросила Катя.
— Алеша мне продает козу. За десять латов.
— О! Ты будешь разводить коз? — Катя обернулась, посмотрела на меня как на хорошего человека.
— Он уже разводит. Одну, но очень ценную, — сказал Некрасов.
— Хочу видеть эту козу, — пропела Катя. Сейчас он скажет, что очень просто, нужно лишь глянуть в зеркало.
— А что-то Раппопорт не звонит! — сказал я, пытаясь свернуть хоть куда.
— Раппопорт пьет. Его Лизон бросила. Мы прилетели вчера утром. Он ей дозвонился — и все. Пропал для общества. Купил в аэропорту литр водки и там же выдул. Надеялся умереть. Вот вам и стальные нервы психиатра. Я отвез его домой. Сегодня он лишь мычал в трубку. Похоже, готовится разводить коров. Козы ему не по зубам.
— Ужас! Бедный Кеша! — сказала Катя и покачала головой.
— Чего ж это он бедный? — спросил Некрасов.
— Ну… любил… а она ушла.
— Его, значит, жалко. А меня — нет. Понятно.
— Алеша, не надо, — сказала Катя.
— Не надо, Алеша, — добавил я. Мы с Катей оба мечтаем его заткнуть. Все-таки мы очень друг другу подходим. Но актер начал заводиться. И остановить эту лавину было нечем.
— Какая интересная логика. Он свою девушку гнал, игнорировал. Когда ж она не выдержала — Раппопорт бедный. Я же был честен, душу наизнанку. Но мой случай от-ворот-поворота не вызывает сочувствия.
— О да! Ты был честен, — буркнул я и пожалел. Дернул меня за язык нехороший дух. Алеша прищурился, стал похож на японца.
— Знаешь, Катя, на что Севастьян намекает?
— Алеша, не надо. Мы же договорились. — По десятибалльной шкале дружелюбия моя улыбка набрала бы сейчас девяносто семь очков.
— Ой-ей, чего-то вы мутите. Мне интересно. Ну, рассказывайте.
Неоконченный салат остался в миске. Катя присела к нам. Ручки на коленки, улыбнулась. Тоска Некрасова и моя дрожь уже передались ей. Все трое чувствовали беду над головами. Но Некрасов ею наслаждался, а мы — тряслись. Мир поплыл, руки вспотели, сердце колотилось так, что диван подпрыгивал. «Так вот ты какой, полный и окончательный четвертый акт», — подумал я. Некрасов вытащил фляжку, отпил, поставил на стол. Значит, готовился. И торговался для видимости.
— Три месяца назад ко мне в театр пришли два господина. Психолог и писатель. Притворялись поклонниками, пели дифирамбы. Потом вдруг предложили хорошие деньги за легкую работу. Три тысячи долларов. А делов-то — соблазнить соседку писателя. У соседки был гражданский муж, неприятный тип. Психолог заверил, что дама бросит мужа, как только встретит надежного мужчину. Потому что этот, гражданский, хоть и красивый, но скользкий. Конечно, я отверг предложение.
— Добавь еще «гневно отверг».
— Да, Сева. Отверг! Но жулики не отстали. Мне описали жертву очень подробно. Целый психологический профиль составили. Женщина, дескать, красивая, но совершенно испорченная. Кромсает мужские сердца, разбрасывает ошметки налево, направо, на юг, на запад — куда вздумается. И если ее немножко проучить, станет хорошо всем. Даже ей. Мужская солидарность и все такое.
— А зачем… хм-хм… Психологу и писателю нужно было разводить меня с мужем? — голос у Кати вдруг осип.
— Формально — из-за дома. Она не хотела бросать своего гражданского, у которого долги. А если разлучить, она точно съедет. Просто так ее выгнать писатель не мог. Заботился о реноме. Культурный человек, литератор. А если всех рассорить, то и дом освободим, и сердцеедку проучим. Так они представили историю мне. Настоящая же причина в том, что писателя заело. Она не реагировала на его ухаживания, сам он проучить ее не мог, вот и нанял меня.
— И ты согласился…
— Я им поверил. Сначала. К тому же интересно стало… Хотелось увидеть эту Саломею. И деньги приличные. В общем, сделал вид, что в деле. Пришел — а тут ты. И стало ясно, что они все врут! Ты милая, чистая, честная! Конечно, нужно было сразу рассказать, разоблачить. Но я боялся потерять тебя и молчал. И за эту трусость я себя не прощу никогда.
Вдруг Некрасов бросился вперед, встал перед Катей на колено. В речи его соединились надежда и отчаяние. Голос дрожал. Все положенное жанром умирающему Казанове он играл отлично.
— Катя! Я люблю тебя! Если ты оттолкнешь меня — я умру! Прости мне все. Я знаю, мне нет прощения, но ты, мой ангел, только ты можешь найти силы. Я сделал тысячи ошибок, и ты вправе ненавидеть меня… Но, прежде чем прогнать — знай, того Алеши больше нет! Благодаря тебе я изменился! Будь моей! И клянусь, что сделаю все, лишь бы ты была счастлива!
Тут Алеша схватил ее за руку и склонил голову. Катя не отняла руки. Она не изменила ни позы, ни выражения лица, но изменилась вся. Она смотрела на меня. Без злости, без раздражения, очень спокойно. Будто заледенела.
Я отвел взгляд, стал смотреть в окно. Буркнул:
— А ты фрукт, Некрасов. Прибить бы тебя, идиота. Раньше надо было. У тебя есть три минуты, чтобы смыться. Потом я сделаю из тебя чучело и поставлю в огороде. Обо мне напишут в газетах, но надолго не посадят.
Катя высвободилась, встала, пошла к себе. Некрасов двинулся за ней — она остановила его коротким взмахом. Он крикнул вслед:
— Я тебя дождусь! Помни, я люблю тебя! Помни об этом!
