— Конечно, поехали.
— Можем сейчас?
— А как же Леша?
— Ты хочешь ехать с Лешей?
— Катя. Милая. Если ты наденешь мои твои любимые джинсы с дырами, я понесу тебя на руках. Все две тысячи пятьсот тридцать семь километров.
— Я надену шорты, если пообещаешь не носить меня на руках.
— Обидно, конечно. Через полчаса у ворот?
— Через две минуты. Если опоздаешь — уеду на автобусе.
Мы встретились на втором этаже. Вероломная Катя напялила самые глухие свои брюки. А я ведь не шутил. На лестнице встретили Некрасова. Вилла не настолько велика, чтобы удрать незамеченным.
— Вы куда? — спросил он недоверчиво.
— В магазин.
— С чемоданами? Я с вами!
Он не стал ждать отказа, побежал собираться. Мы пошли быстрей, во дворе встретили Раппопорта. Кеша ничего не сказал. Сам все понял.
— Подождите меня, я мигом соберусь, — сказал он. По Катиному лицу нельзя было понять, рада ли она попутчикам. Она была мила — и все. Я пожал плечами. Кеша похромал бросать тряпки в авоську, как он сам выразился.
Катин чемодан занял половину багажника. Мой лег на бочок рядом. Был в этом какой-то символизм. Я уселся за руль, вдохнул воздух Прованса, стараясь заглотить этой целебной газовой смеси про запас.
— Ну? — спросила Катя.
— Ждем, — ответил я.
— Ты серьезно?
Я закрыл дверь и выехал за ворота.
— Дай свой телефон, — сказала Катя. — И не гони, я буду письмо писать.
— Кому?
— Раппопорту. Он самый ответственный.
— А текст?
— Примерно такой: «Ждали, ждали, не дождались. Люблю всех, целую ваши ушки и носики. Севастьян».
— Подписываться не надо. Это же мой телефон.
— Точно. Очень плохая зона покрытия в горах. И, кстати, почему ты за меня не вступился?
Она отправила смс и выключила все наши телефоны. Оба.
2617 километров счастья
Катя не поверила в то, что я заблудился. Сказала, путать следы — напрасный труд. Вряд ли за нами будет погоня. Навигатор все не мог сориентироваться. Но выглядело, будто это я оттягиваю возвращение и все неизбежные беды. Покружили, покружили, выехали. До Сан-Ремо час езды по платной дороге. Катя велела рассказывать истории. Я послал богам запрос на двухсуточное улучшение памяти. А там будь что будет. И заговорил.
— У моей тети жил трусливый доберман. Каждый Новый год, ровно в полночь, он прятался под ванну. Боялся фейерверков. Он не понимал китайской этой красоты, поскольку был дальтоником и интровертом. В минуту опасности он непременно прятался под ванну.
Однажды в тетину дверь стали барабанить незваные гости. Была ночь, гости были пьяными, незнакомыми и, судя по звукам, агрессивными. Страшные удары сотрясли всю стену. Собака полезла под ванну, совсем как в Новый год. Она поняла: это не добрые феи пришли.
Тетя звонит полицейским. Ей отвечают: «Экипаж будет». В переводе с полицейского языка ответ означает: «В протоколе вас опишут как поперек прихожей холодное тело с недовольным лицом». Тетя бы рада сама спрятаться, но под единственной ванной уже сидит собачка. «Иди и сама покусай кого тебе надо», — как бы говорил доберманов взгляд.
Тетя жила на восьмом этаже. А на девятом, прямо над тетей, размещался бордель. Туда ехали посетители, но лифт зачем-то высадил их раньше. Этажи совершенно одинаковые, внешне. Мужчины достали цветы и деньги, стали звонить в дверь. Им не открыли. «Вот уж это женское кокетство», — подумали мужчины. Они стали стучать. Стучали, стучали, даже ногой, косяк треснул, дверь отвалилась. За дверью нашлась смешная тетя со шваброй наперевес. Они смеялись, просили прощения, отобрали швабру, оплатили повреждения и ушли куда-то в ночь, срывать цветы порока. И только тогда доберман выполз. Он жалел, что достался такой хозяйке, не способной нормально защитить дружочка. Назавтра я тряс его за уши, спрашивал, не стыдно ли жрать сухой корм.
— Оставь ребенка! — сказала тетя строго. — Он родился в семье курляндских крестьян. Все население Курляндии — ужасные интроверты.
— Это правда? — спросила Катя.
— Что правда? Что доберман из крестьянской семьи?
— Что интроверты.
— Конечно. Лично видел, как одна семья из Лиепаи справляла юбилей в ресторане. Они пришли, расселись. Все очень нарядные, в костюмах народных землистых оттенков. И вдруг официант спотыкается и выливает графин компота на их папу. Папа сразу мокрый, сладкий, спина в вишнях и лысина. Русский праздник тут бы только и начался. Макание халдея в салат, драка стульями — да мало ли конкурсов можно устроить в честь юбиляра. А эти молча встали и вышли. Даже не плюнули в администратора. Не знаю, где балтийские писатели берут сюжеты с таким народным темпераментом.
2420. Генуя
В Генуе попрощались с морем, свернули на Пьяченцу. Итальянцы прикрыли асфальтом козью тропу. На юрком «фиате», может, и ничего, мне же временами казалось, что мы скачем по горам на корове. Темнота и серпантины — нет лучшего развлечения для неуклюжего японского лимузина. Я старался не гнать. Все-таки драгоценность везу.
Катя ничуть за нас не переживала. Вне всякой связи с окружающим пейзажем она предложила вместе встретить Новый год. Понятно, что это не скоро, но ей кажется, было бы весело. Я пообещал расшибиться в пиццу, лишь бы проверить ее предположение на себе. На нас. Хотя зимой я тот еще весельчак. Вторую половину года грусть честней веселья. Не знаю, как здесь, а у нас в Прибалтике с сентября за окном болото, с октября — ночное болото, потом ноябрь, даже в произношении похожий на «Мордор». После четырех месяцев вездесущей холодной слякоти не очень хочется чего-то праздновать. Я считаю, диван, салат и телевизор 31-го декабря достаточны, а гости уже избыточны.
Катя мне не поверила. Сказала — я кокетничаю. Вот как, например, прошел мой последний Новый год?
Спасибо, хорошо прошел. Я сломал два бильярдных кия и взорвал ракету в центре группы латышей. У нас дом на берегу реки. Люди пришли смотреть салюты над городом. Стоят, молчат торжественно. Вдруг трах-бах-искры, Севастьян Свиридов выстрелил в них ракетой. Поздравил, как бы. Латыши тихо улыбнулись, сочувствуя моей славянской криворукости. Очень доброжелательные. Что характерно, за час до салюта меня пыталась огреть лопатой русская дворничиха, просто от избытка чувств. Я в нее даже не попал. Даже не выстрелил. Но ей показалось, что собирался.
Так вот, про грусть. Осень — это первые два акта Нового года. Экспозиция и перипетии. Человек набирается отчаяния, чтобы в третьем акте, в кульминации, обожраться, разрушить бильярд, убить печень и взорвать ракетой случайных прохожих.
— А где справляли Рождество? — спросила Катя.
