Прежде всего бросались в глаза длинные лошадиные скулы. Волосы незнакомца были чернее воронова крыла, что еще более подчеркивал контраст с белизной кожи: она была бледная, очень бледная — ни кровинки, такой цвет лица наводил на мысль о детстве, проведенном в подвалах. Анемия или атрофия? Полковник не знал, чем объяснить слабость его мышц — может быть, виной тому была болезнь, а может быть, призвание: гении частенько напоминают обитателей клоак. Не исключено, что перед нами чудаковатый поэт. В таком случае ему можно простить отвратительные пролетарские сигареты, шерстяной галстук и широкий ремень, который бы прекрасно смотрелся в аргентинской пампе, но казался абсолютно неуместным в роскошном салоне. Полковник никак не мог соединить воедино противоречивые детали. Сей персонаж был слишком похож на деревенщину, чтобы оказаться шпионом, а для художника выглядел слишком честным парнем. Таким образом, у него не оставалось другого выхода, как вступить с юношей в разговор: одно произнесенное слово порой лучше характеризует человека, чем все внешние черты.
Полковник начал с какого-то замечания относительно девушек, но его тактика не увенчалась успехом. Юноша только утвердительно кивнул, но рта не раскрыл и даже не посмотрел в сторону соседа. Вероятно, именно в эту минуту Полковник начал испытывать ненависть к молодому человеку. Речь идет не об отчаянной ненависти, но все-таки о ненависти. Этот сопляк мог и не хотел, а он хотел и не мог, и, если для развязывания мировых войн подобные причины являются достаточными, то что могло помешать ему возненавидеть бледного и худого юношу, который не страдал импотенцией, просто за его молодость и мужскую силу?
— Вы здесь в первый раз? — спросил Полковник с учтивостью библиотекаря.
— Нет.
— Что-то я вас не припомню. А надо заметить, я отличный физиономист.
Юноша никак не отреагировал на это замечание, и Полковник, не желая, чтобы молчание растеклось между ними рекой и нарушило начатый разговор, завел речь о ценах:
— Конечно, здешние девушки стоят того, но цены здесь непомерные; с такими доходами не нужна и месса, чтобы заполучить Париж.
— Я долгое время был в отъезде и только что вернулся издалека, — произнес юноша, не поворачивая головы.
— А куда же вы ездили, извините за любопытство? — поддержал беседу Полковник, почти переступая границу приличий.
Молодой человек заерзал на диване, выдав этим свое раздражение. Выражение его лица говорило: ну да, черт подери, я прощаю вам любопытство, но не ваше это собачье дело! Однако он не ответил на назойливость пощечиной, а, сделав над собой ужасное усилие, бросил:
— В Конго. Я провел два года в Конго.
— Африка! — воскликнул Полковник. Наконец-то он нашел, за что зацепиться — дайте мне точку опоры, и я справлюсь с мутизмом, как говорил философ, — и тут же выпалил пулеметной очередью: — Сельва! Пигмеи-каннибалы, тигры и львы. Редкие животные и прочая экзотика! А африканские женщины, какие женщины, niger sed bella
[2]
. О, приключения!
— Приключения? — На этот раз юноша откликнулся с готовностью и впервые посмотрел ему в глаза. — Вы, наверное, хотите сказать — проклятая малярия?
Однако его горячности хватило только на этот вопрос, и он снова принялся рассеянно наблюдать за хождением девушек взад и вперед по залу. Медленные и плавные движения нужны были им только для того, чтобы показать свою красоту. И это напоминало порхание бабочек.
— И вы бросились завоевывать этот континент в одиночку? — настаивал Полковник.
— Нет. Со мной поехали один агроном, мой двоюродный брат и мой друг, — ответил юноша со свойственной ему лаконичностью.
— И чем же все это кончилось?
— Малярией, малярией. Я же вам уже говорил.
— И все трое погибли?
— Все трое были одним человеком. Протестантский миссионер отслужил заупокойную службу, а я вернулся сюда.
— И без гроша за душой, наверное, — предположил Полковник.
Молодой человек ответил ему, по-прежнему не удостаивая собеседника взглядом; и в его голосе звучали одновременно стойкость и презрение:
— Вы правы. Я совершенно разорен.
И он закурил короткую и толстую сигарету, из тех, что делают в Турции, — какая пощечина хорошему вкусу.
Полковник позволил противнику небольшую передышку — ровно две минуты, а затем извиняющимся тоном, но не теряя чувства собственного достоинства, объяснил:
— Вам следует знать, молодой человек, что мой интерес вызван не любопытством, а глубоким чувством товарищества. Вы, вне всякого сомнения, знаете провинцию Киву, на востоке Конго. Так вот, в этом непокорном крае я провел пять лет в качестве военного атташе.
Еще до того как воздух, насыщенный табачным дымом, донес до юноши последние слова этой речи, которая заглушила на короткое время музыку американских негров, на лице его отразилась целая гамма восторгов и радостных чувств. Сначала он замер от удивления, словно человек, увидевший, как с неба падают жабы, а потом испытал некое подобие родственных чувств и братской солидарности по отношению к собеседнику. „Конго, Конго, и вы тоже истинный конголезец“, — говорил его взгляд, словно простое упоминание о пребывании в Конго, нищем краю, полном язычников и комаров, заставляло человека отречься от чести быть рожденным в любом другом отечестве. Однако, поддавшись эмоциям, юноша одновременно проявил исключительную наивность: ему даже не пришло в голову предположить, что Полковник был всего лишь капралом территориальных войск и самым близким к Африке местом, где ступала его нога, была Гранада. Они объединили свои воспоминания о Конго, о пейзажах, не столько географических, сколько душевных, по словам юноши, и об артиллерии восставших бушменов — об этом рассказывал Полковник. Один говорил о тайне жизни, столь печальной, другой болтал без умолку, произнося пустые слова, и через десять минут они уже казались закадычными приятелями, знакомыми более десяти лет. Когда их беседа перекинулась на темы более современные, речь зашла об апатии молодого человека, который Полковник объяснял угрызениями совести или моральными принципами.
— Да нет, дело вовсе не в этом, — отрезал молодой человек довольно грубо, — никто этих девиц не заставлял идти в публичный дом.
Он помолчал, а потом добавил:
— В последнее время я чувствую какой-то зуд, вы меня понимаете? Это странный зуд, и мне бы не хотелось заразить какую-нибудь из этих девиц. Я принадлежу к тому поколению мужчин, которое еще делает разницу между публичным домом и лепрозорием.
— А так это у вас зуд, — произнес Полковник.
— Да, и весьма странный. Очень странный.
В этот момент, когда разговор у них наконец завязался, его прервал господин депутат, появившийся на пороге. Предпочитая Полковника своим политическим сторонникам и противникам, которые также являлись завсегдатаями заведения, он поприветствовал его в первую очередь. Они обменялись взаимными похвалами, столь же пышными, сколь и лживыми, а затем депутат дружески похлопал старого знакомца по спине. „Я желаю вам прекрасно провести ночь, Полковник, и это не пустые слова“, — завершил он свою речь, направляясь к столику с табличкой réservée
[3]
.
