Несмотря на это утверждение, я отвел его на несколько шагов в сторону и спросил шепотом:
– Откуда вы его взяли?
– Оттуда же, откуда тебя, – таков был его удивительный ответ. – Я уже говорил тебе, что каждый день ходил к развалинам старого пансиона, чтобы посмотреть, не появился ли ты. Однажды я обнаружил его на том самом месте, где сидел сегодня ты. Я попытался заговорить с ним, но мы не поняли друг друга. Он только повторял свое имя: Модепа, Модепа. На следующий день я опять пошел туда. Он продолжал там сидеть. И на следующий день тоже. И через два дня. Наконец, мне стало его так жалко, что я решил забрать его к нам домой.
– Вы привели его сюда? Даже не зная, кто это?
– Ну да.
Через несколько дней после моей демобилизации произошло событие, наделавшее много шума. Прошел слух, что весь немецкий флот вышел в море, готовый к бою, и корабли, которые везли на фронт полк солдат из Сенегала, вынуждены были пристать к английскому берегу. Там стрелков-африканцев разместили кое-как на складах, чтобы переждать опасность, а потом доставить на континент. Но непонятным образом до них дошло известие о том, что несколько недель назад целый полк африканцев был уничтожен неприятелем, и они массово дезертировали. Сбежавших солдат из Сенегала было больше тысячи. Началась крупномасштабная охота на людей. Некоторые из них, движимые паникой, оказались на лондонских улицах. В газетах появились фотографии, запечатлевшие фантастические сцены: английские полицейские, преследующие стрелков из Сенегала. Я напомнил Мак-Маону об этом случае.
– Ну, что ж. Может, это и так. – В его тоне прозвучало полное безразличие.
– Вы что, не понимаете? – спросил я. – В таком случае мы укрываем дезертира. А это серьезное преступление, очень серьезное.
Но Мак-Маон устало махнул рукой:
– Все устроится, вот увидишь. Когда-нибудь эта война кончится, и тогда уже не будет ни героев, ни дезертиров. Будут только живые и мертвые. В этом доме господин Модепа не дезертир, а просто садовник.
21
Он даже не представлял себе, что существуют такие темные, узкие и длинные ходы. Уже много часов они продвигались по нему, словно караван кротов. Сначала стены туннеля были мягкими. Иногда с земляного потолка свешивались длинные корни, похожие на волосатые морковки, и хлестали его по лицу. Потом земля сменилась твердой гранитной породой; на такую глубину уже не проникала жизнь.
Коридор был невероятно узким, и стены плотно прилегали к его телу, точно вторая кожа. Временами он наталкивался на небольшие острые выступы, которые царапали его, как каменные гвозди. Ему не удавалось даже разогнуть шею или повернуть голову. Он лишь мог толкать обеими руками свою скорлупу вперед и только вперед. Теперь предназначение этих предметов стало понятным. Они входили в туннели, как ядра в жерло пушки, а их овальная форма помогала без труда продвигаться по узкому проходу. Он ничего не видел, совершенно ничего. Порой, когда коридор немного расширялся, его стены озарялись зловещим зеленым светом, который исходил от фонарей в руках тектонов.
Время для него остановилось. Он сам не знал, как давно толкал перед собой свою скорлупу, не останавливаясь ни на минуту, чтобы отдохнуть. Если замедлить шаг, скорлупа Уильяма, который шел за ним, может придавить ему ноги. Туннель шел вниз. Несмотря на то что коридор часто менял направление, было ясно, что они спускаются все глубже и глубже. Связки на его щиколотках и запястьях были растянуты, локти и колени разодраны в кровь, словно над ними потрудились плотоядные жуки. Воздух стал более плотным, и его температура повысилась. Этот жар лился отовсюду, лишая их кислорода и расплавляя тела.
Его мучили боль и усталость, но хуже всего было ощущение тоски и тревоги. Он хватал воздух ртом, как рыба, которую вытащили из воды; ему казалось, что в любой момент его сердце может разорваться, как бомба. Дальше идти не было сил. Он остановился.
– Не останавливайся! – отчаянно закричал Уильям за его спиной. – Когда ты задерживаешься, они лупят меня дубинками по пальцам ног!
Движение возобновилось. Было очевидно, что они спускаются по спирали. Через некоторое время он услышал стоны. Это был Уильям.
– У тебя все в порядке? – спросил Маркус в темноте, чтобы не молчать.
– В порядке? – Голос Уильяма звучал, как плач ягненка. Когда он заговорил снова, гласные в его словах разрывались на кусочки. – Всего несколько месяцев назад я жил в имении отца. А сейчас я в этой щели, куда не пролезла бы даже ящерица. Я потерял золотой прииск, Ричард убит, а меня самого уводят в ад. О каком порядке ты говоришь?
Они не могли предположить, как долго будет длиться эта пытка. Маркус почувствовал, что тектон, который шел впереди, стукнул по его скорлупе ногой, приказывая ему замолчать, но все-таки прошептал:
– Они нас не убьют. Я видел, что прежде, чем спуститься в туннель, они наполнили скорлупы самыми разными предметами из лагеря и с поляны. Наверное, это образцы, которые они хотят принести к себе домой. Мы нужны им, чтобы тащить весь этот груз. – Тут у него вырвался стон, в котором прозвучала ироническая нотка. – Кто знает, может, мы тоже являемся частью их коллекции.
Но Уильям продолжал рыдать. Его плач был таким горьким, что Маркус не верил своим ушам. Еще несколько часов до него долетали детские всхлипывания Кравера и ругань тектонов, которые кололи его пятки. Они спускались все глубже и глубже в недра земли. Маркусу казалось, что он вот-вот потеряет сознание. Но даже в таком состоянии он продолжал толкать скорлупу вперед. Все время вперед и вперед. Потом – приказ остановиться. Минутный отдых? Ночевка? Узнать это не представлялось возможным. Маркус задремал в той же позе, в которой шел, – вытянув перед собой руки: коридор был так узок, что он не мог в нем повернуться.
Через несколько минут, а может быть, часов его разбудил пронзительный визг Уильяма. Вероятно, тектоны стали опять подгонять его, потому что Гарвей почувствовал, как скорлупа Уильяма уперлась в его ноги. И они снова двинулись вперед.
Маркусу хотелось есть. А еще сильнее – пить. И жар, исходивший от камней, только усугублял его мучения. Он умирал от жажды. В отчаянии Гарвей сорвал со ссадин над бровями засохшие струпья, чтобы кровь сочилась со лба, и стал слизывать эти струйки. «Подумай, Маркус, подумай хорошенько, – говорил он себе, – если ты так хочешь есть и пить и уже один раз устраивался привал, значит, ты ползешь по этим коридорам уже больше суток». Его положение было настолько отчаянным, что он попытался найти в нем хоть какие-то положительные стороны и пришел к следующему выводу: ползти так вечно невозможно. Даже тектоны, защищенные доспехами и свободные от груза, не выдержат похода в таких условиях.
Гарвей услышал окрик одного из них, и ему показалось, что тот обращался к нему. Это не был ни приказ остановиться (процессия продолжала двигаться вперед), ни угроза, ни ругательство. О чем же тогда он предупреждал его? Маркус ничего не мог понять, пока не заметил луч зеленого фонаря, направленный на какой-то предмет на потолке. Он поднял глаза, продолжая толкать груз, и, к своему удивлению, увидел на своде какую-то плоскую и круглую лепешку, напоминавшую арабский хлеб. Тектоны, которые шли впереди, оставили ее там. Она была достаточно тонкой, чтобы пройти между скорлупой и потолком туннеля.
