– Тогда, вероятно, вы обращаетесь не по адресу. Что вы хотите от меня?
– Только чистую правду. У меня с каждым днем остается все меньше сомнений в невиновности Гарвея.
– Гарвей виновен, стократно виновен. Не сомневайтесь в этом.
При других обстоятельствах я бы постарался немного подготовить почву прежде, чем приступить к сути вопроса. Но у нас было совсем немного времени, и я сказал решительно:
– Господин Каземент, должен признаться, что основания для моего суждения не совсем рациональны. Но мне трудно поверить в то, что Маркус Гарвей убил братьев Краверов.
Каземент подался вперед и двумя пальцами дотронулся до моего колена:
– Господин Томсон, иногда сам Господь Бог выносит свой приговор. И Маркуса Гарвея он не оправдал. Ему нет оправдания, просто нет, и все. Вам, вероятно, хотелось бы оправдать его, но оправдания ему нет. Нет, нет и нет. Я достаточно четко произношу слово «нет»?
Слуга принес Казементу яблочный сок. Тот выпил его залпом и продолжил свою речь:
– Осень тысяча девятьсот двенадцатого года была душной и пасмурной, как никогда прежде. В Леопольдвиле ничего не происходило, никакие новости не оживляли нашу потную европейскую скуку. И вдруг появился Маркус Гарвей. Он вернулся из сельвы один, без Уильяма и Ричарда Краверов. Круг общения в Леопольдвиле необычайно узок, и мне не стоило большого труда узнать о его похождениях. Он проводил время в грязном, отвратительном заведении, пьянствуя в окружении черных проституток. Как только ему попадался белый человек, готовый выслушать его, Гарвей тут же признавался в том, что хладнокровно прикончил двух англичан. Он похвалялся этим так, как это делают в таверне хвастуны-ирландцы.
В то самое утро в пансионе господин Мак-Маон заступился за Марию Антуанетту, которая устроила мне одну из своих шуточек, и я тихонько повторил за ним:
– Уж эти ирландцы…
– Маркус не ирландец, – прервал меня Каземент, – а вот я – да.
Тут он улыбнулся, а я покраснел. Потом мой собеседник продолжил:
– Я ничего не мог предпринять, не мог даже требовать от бельгийских властей, чтобы они задержали его или хотя бы допросили. По правде говоря, это были только слухи, болтовня пьяницы в таверне. Но, как я уже заметил раньше, круг белых людей в Леопольдвиле очень узок. Все быстро становится известно. В конце концов мне рассказали подробности этой истории: как говорил сам Гарвей, он убил братьев из-за двух алмазов. Таким образом, мы уже имеем и преступление, и повод для его совершения.
– Тогда получается, – вставил я, – что вы сами не были прямым свидетелем событий.
Каземент улыбнулся:
– Позвольте рассказать вам все подробно. Если услышанный мною рассказ соответствовал действительности, если Маркус и в самом деле совершил это преступление, то он бы постарался выехать из страны со своей добычей. И вот тут у него возникли бы большие проблемы. Конго – как пагубная привычка: втягиваешься быстро, а потом она тебя не отпускает. Незаконный вывоз драгоценных камней и благородных металлов карается очень строго. Вы не можете даже представить себе, насколько придирчивы бельгийские власти.
– Неужели эти алмазы были такими огромными? Разве нельзя было спрятать их в какой-нибудь карман или в секретное отделение саквояжа и обмануть портовых таможенников?
– Подозреваю, что рано или поздно Маркус совершил бы подобную попытку. Но я предложил ему менее рискованный выход.
– Я вас не понимаю.
– Я подружился с ним. Точнее сказать, притворился его другом. К сожалению, мои походы в грязную таверну и сближение с Гарвеем оставили на моей репутации пятно побольше, чем карта Австралии. – Каземент рассмеялся и всем своим видом выразил смирение. – Ничего не поделаешь, кто расставляет другому ловушку, всегда подвергается риску. Короче говоря, однажды я небрежно упомянул в его присутствии о дипломатической почте и уточнил, что таможенники никогда не роются в вещах, принадлежащих дипломатическому корпусу.
– Вы хотите сказать, что Маркус признался вам в своем преступлении в тот день, когда попросил разрешения воспользоваться вашей дипломатической почтой, чтобы переправить алмазы в Англию?
– Именно так. Он долго не мог решиться, потому что не доверял мне. Но я бросил ему такую приманку, что он сам попался на крючок.
– Могу себе представить, что было дальше. Маркус приплыл в Европу на том же корабле, что и его алмазы, но в разных каютах. Потом он явился в одну из контор Министерства иностранных дел, чтобы востребовать конверт, присланный на его имя, и был незамедлительно арестован.
– Я приложил к алмазам объяснительную записку и нотариально заверенные заявления нескольких европейцев, которые слышали рассказ Маркуса. Востребовать пакет было равнозначно признанию своей вины. Гарвей пришел за ним, и его арестовали. Я слышал, что он признался во всем и ожидает суда. Больше мне ничего не известно. Появились какие-нибудь новые сведения?
– Позвольте задать вам последний вопрос.
– Я к вашим услугам, – сказал Каземент, скрещивая руки на животе.
– Вы помните, какого цвета глаза у Маркуса Гарвея?
Подобно тому, как святые являются воплощением Божьего промысла, Каземент казался олицетворением здравого смысла. Однако на несколько мгновений мне удалось поколебать его уверенность. У него был вид пса, которого только что шлепнули по носу свернутой газетой. Он заговорил, медленно роняя слова:
– Да, да, его глаза. Не думайте, что ваш вопрос меня удивил, господин Томсон. Я понимаю вас куда лучше, чем вы можете себе представить. Его глаза не были похожи на глаза убийцы. – Тут он помолчал минуту. – Однако человек – это не только его глаза. И хотя в это трудно поверить, те два алмаза были больше, чем глаза Маркуса, и блестели еще ярче.
К нему вернулась прежняя уверенность. Его пальцы снова доверительно постучали по моему колену, и он заключил:
– Поверьте мне, господин Томсон, ваши усилия заслуживают лучшего приложения.
Он еще раз погладил меня по колену, словно это была голова пушистого кота. Мне не удалось переубедить его, но и мои суждения не были опровергнуты. На этом он и отправился в свой Уругвай. С разрешения немецких подводных лодок.
* * *
Следующая пара тектонов вылезла из «муравейника» и бросилась на дверь в частоколе с той же решимостью, как все предыдущие. Но их ждал сюрприз: в ту самую минуту, когда они собирались взломать дверь, она неожиданно открылась, как подъемный мост, и за ней оказался Маркус, справа и слева от которого стояли Уильям и Ричард. Братья выстрелили в нападавших в упор. Младший Кравер разрядил винтовку в грудь первого тектона, а ружье старшего, скорее напоминавшее артиллерийское орудие, заставило вторую жертву взлететь в воздух.
– Вперед! – закричал Уильям.
Они пробежали несколько метров, отделявших дверь в частоколе от «муравейника». Маркус тащил лестницу. Братья Краверы держали ружья наперевес, словно шли в штыковую атаку. У входа в шахту Гарвей зажег фитиль. Накануне он бросил одну динамитную шашку, а теперь у него в руке была целая их связка. Как раз в этот момент из «муравейника» выглянула голова тектона без шлема. Он выбрал неудачный момент для появления: дуло винтовки Уильяма оказалось всего в нескольких сантиметрах от его лица, и младший Кравер немедленно выстрелил. Пуля вошла в верхнюю часть щеки, и от удара глаз вылетел из своей орбиты. Глазное яблоко на миг повисло в воздухе прямо перед носом Маркуса, и он, раскрыв рот, смотрел на этот желатиновый шар, подвешенный в пустоте, который также наблюдал за ним. Гарвею показалось, что время вдруг решило замедлить свой бег. Между тем Уильям и Ричард палили в отверстие шахты, не целясь. Фитиль стал уже совсем коротким, но у Маркуса опустились руки. Он сжимал в пальцах связку шашек, словно сигарету.
