Их амфитрион выразил свои сомнения по поводу планов Уильяма и Ричарда. По его словам, слоновой кости осталось мало, а на каучук государство установило монополию. Что же касается золотой жилы, то вероятность подобной счастливой находки казалась ему ничтожной. Приблизительно столько же шансов найти оазис было у муравья, заблудившегося в пустыне Сахара.
Друг герцога добавил также, что Уильям и Ричард дилетанты, а Конго – самое дикое место в мире. Правда, он вынес свой вердикт таким любезным тоном, что братья от души посмеялись, хотя подобные комментарии обычно оскорбляли их достоинство. Кроме того, по словам хозяина дома, «черные» были самыми никудышными работниками в мире – ленивее жителей Средиземноморья, лживее арабов и тупее китайцев.
– Не стоит с ними церемониться, надо вести себя решительно и энергично, – посоветовал он, выпуская изо рта колечки дыма, – другого языка они не понимают.
Его дом был не очень большим, и комнат на всех не хватало. Маркус думал, что ему отведут место в комнате прислуги, однако хозяин дома возразил ему со смехом:
– Белые люди не спят в одной комнате с неграми.
– Мне в общем-то все равно, – смиренно ответил Маркус, которому не хотелось никого стеснять, но именно эти слова заставили хозяина дома повысить голос.
Его тон стал жестким:
– А мне, друг мой, совершенно не все равно! Если я допущу подобное безрассудство, все европейское сообщество Леопольдвиля набросится на меня с обвинениями. И правильно сделает. Европейцу нечего делать среди африканцев. В этой жизни каждый должен знать свое место.
Сейчас трудно поверить, что наш этикет был когда-то таким строгим, но в далеком 1912 году ничто не могло вынудить братьев Краверов провести ночь в одной комнате с таким человеком, как Гарвей. Одно дело – разделить с конюшим сигареты и коньяк, и совсем другое – ночевать в одном помещении. Поскольку другие слуги в доме были неграми, Маркуса не могли разместить на их стороне. Возникло некоторое замешательство. В конце концов трое слуг проводили его в небольшой пансион, довольно бедный, но чистый и приличный, где обычно останавливались моряки и прочие европейцы невысокого звания.
На следующий день рано утром Маркусу пришлось вернуться в дом друга герцога, чтобы встретиться с братьями Краверами. Мы должны простить ему то смятение чувств, которое он испытал по дороге. Маркус никогда не слышал о том, что Африка открывает нам нас самих; что по сравнению с этим миром существование в Англии кажется бесцветным и блеклым, словно мы, жители Севера, живем скучной жизнью бесплотных призраков с приглушенными чувствами. В Конго, казалось, усиливалась вся энергия мира. Свет исходил не только с небес, он лился отовсюду. В воздухе струились дивные ароматы или жуткая вонь, среднего было не дано. Речь людей пузырилась и переливалась. Никакой шторм во время плавания не смог бы укачать Маркуса до такой степени.
Улицы были полны черными мужчинами, черными женщинами и черной детворой. Гарвей не представлял, что на свете живут столько черных людей. Он чувствовал, что его разглядывали, словно он был странным существом. Ему было удивительно, что, хотя на пыльных улицах по красной земле спешили толпы людей, никто ни разу не столкнулся с ним. Все выдерживали дистанцию, словно видели прокаженного. Почему?! И тут он натолкнулся на какую-то женщину.
Помню, как Маркус рассказывал мне об этом случае, сидя по другую сторону от меня за прямоугольным столом. Он поднял скованные цепями руки над головой и произнес:
– Вряд ли вы сможете представить себе, господин Томсон, сколько всякой всячины носят на голове негритянки!
Та женщина не заметила Маркуса. Связка дров, которую она несла на голове, рассыпалась по земле. Гарвей поступил так, как сделал бы на его месте любой воспитанный человек: он нагнулся, чтобы собрать дрова.
– Тысячу извинений! – воскликнул он – Я отнесу вам дрова, только скажите адрес. Простите, ради бога…
Повисшая тишина заставила его забыть о дровах. Вокруг него собралась, верно, целая сотня людей, и все они молчали. Никто не понимал, что он делает там, посреди улицы. Им казалось непостижимым, что белый человек стал собирать дрова для черной женщины. Маркус взглянул на нее. Лицо негритянки не выражало негодования: на нем был написан ужас.
Они задержались в Леопольдвиле дольше, чем представляли вначале. Уильям и Ричард не теряли время даром и с удовольствием пользовались гостеприимством друга отца. Этот человек организовал для них множество встреч, которые помогли новичкам освоить азы жизни в Конго. Поскольку Маркуса в этих беседах участвовать не приглашали, он заскучал и потому очень обрадовался, когда экспедиция, пятнадцать дней спустя после их приезда к берегам Африки, двинулась наконец в глубь страны.
В тот самый день его познакомили с Годефруа, низкорослым коренастым негром, который напоминал краба. Казалось, его кости были в два раза толще, чем у других людей. Он носил короткие штаны, из-под которых виднелись мускулистые кабаньи ноги, и цилиндрическую шапочку на манер турецкой фески. Его лицо, изборожденное глубокими морщинами, напоминало землю после долгой засухи. Линии образовывали на коже четкий геометрический рисунок, похожий на отпечаток стальной паутины. Друг герцога посоветовал взять его с собой. Годефруа был немногословен.
– А где же мулы? – спросил Маркус.
Уильям рассеянно махнул рукой, и Маркус увидел рядом с багажом сотню негров, вся одежда которых состояла из длинных трусов. Они сидели с безразличным видом в позе лягушки, уперев локти в колени, в ожидании приказа двинуться в путь.
– Носильщиков здесь найти нелегко, – сказал Уильям. – Понадобилось все влияние друга отца, чтобы завербовать этих.
Гарвей никогда бы не подумал, что сельва начинается так близко от города. Через два часа после начала похода ничто вокруг не напоминало о присутствии человека. Сельва поглотила их.
Пожалуй, мы не будем задерживаться на подробном описании их похода через джунгли. Это уже сделал Стенли,
[4]
когда назвал эти края «зеленым адом». Отметим только, что даже экзотика со временем может показаться однообразной. За первые три недели похода ничего особенного не случилось. Эспедиция целыми днями шла вперед, вытянувшись в длинную цепочку. Поскольку тропинка была узкой, а над головами путников смыкалось множество ветвей, образуя плотную зеленую пелену, казалось, что они шагают по длинному туннелю. Порой зелень превращалась в прочный непробиваемый щит, а иногда щетинилась саблями, которые больно ранили кожу. Свод густой растительности не позволял солнечным лучам достичь земли, поэтому разница между ночью и днем практически стерлась. К вечеру экспедиция становилась лагерем на какой-нибудь прогалине, а утром снова двигалась в путь. Дни были похожи один на другой.
Уильям, как всегда, был одет в белое. Белый пробковый шлем, белая рубашка, белые брюки. Исключение составляли черные сапоги с высокими голенищами, которые делали его фигуру еще более стройной. Ричард носил униформу цвета хаки и широкополую австралийскую шляпу, к которой сзади была пришита узкая белая лента, спускающаяся вдоль спины. Это было средство защиты от солнечных лучей: в то время считалось, что тропическое солнце пагубно влияет на позвоночник европейцев. Оружие братьев в точности соответствовало их фигурам. У Уильяма была легкая автоматическая винтовка винчестер, а у Ричарда – огромное ружье, выстрелом из которого, если верить рекламе, можно было убить наповал взрослого слона. Когда высота зеленого свода позволяла, Уильям и Ричард путешествовали на чем-то вроде переносных кресел, установленных на плечах четырех носильщиков, вроде тех, которыми пользовались древние римляне. А как переносил эти переходы Маркус? Неужели его коротенькие ножки выдерживали длительные марши в столь тяжелых условиях? Против всех ожиданий они прекрасно справлялись со своей задачей. У уток тоже короткие лапы, а плавают они всем на зависть. С Гарвеем было нечто подобное. Его голову надежно защищала от солнца простая фуражка. Он засучивал рукава легкой льняной рубашки, поверх которой лежали только кожаные подтяжки брюк. Сапоги, которые обычно носят рабочие, казалось, были специально предназначены для ходьбы по джунглям. Когда Маркус шел среди деревьев, у него прибавлялось силы, словно сельва была для него естественной средой обитания.
