Ни самому себе, ни тем более полиции он не мог объяснить одну дикую вещь, в которой, однако, не сомневался. Если Дина жива и вольна выбирать, куда идти, то первым делом она пойдёт точно не в город.
Он вернулся в гостиницу и стал ждать неизвестно чего.
Сиренево-красных лепестков во дворе стало втрое больше – они теперь как будто прилетали со всей округи, устилали балкон и вместе с горячим ветром врывались в комнату. Он заплакал, только когда нашёл в холодильнике непочатую бутылку с ледяной водой, которую сам же перед поездкой припас: как она, дурочка, тамбез воды?
Дважды в день он обивал порог местного полицейского управления и заставлял сонных стражей порядка звонить коллегам в Луксор. Отвечали ему всегда одинаково: «Ищут, пока не нашли».
В день обратного вылета он ждал её в аэропорту с самого утра. Ждал до конца регистрации на рейс, ждал после того, как закончилась посадка пассажиров, и ещё полчаса, когда самолёт уже был в небе.
Вконец измученный и ошалевший, он поймал такси и сказал шофёру:
– Едем в пустыню.
Египтянин дважды переспросил:
– Desert? Desert?..
Им понадобилось не слишком много времени, чтобы очутиться посреди смертельно чёрствого пейзажа. Гораздо дольше водитель изнывал потом в ожидании, пока странный русский то брёл куда-то вбок, то стоял, не шевелясь, под уходящим солнцем и смотрел в ту сторону, где тысячи лет было ровно не на что смотреть, кроме неба и земли.
В конце концов араб не выдержал, подошёл к пассажиру и тихо спросил:
– Are you a Christian?
Очевидно, уверенный в ответе, он приподнял рукав и с гордостью показал татуировку на запястье в виде маленького креста:
– I’m a Christian too!
[37]
Как это нужно было понимать? Как спасительную подсказку? Или просто напоминание: ты не один.
Слишком безбожным и беспощадным было это место, выбранное для побега. Слишком жестока зависимость любящего от любимого существа.
Чтобы позволить себе уйти отсюда живым и невредимым, он должен был принять решение особого свойства. Насколько я теперь знаю, он его и принял.
Возвратившись в Москву, он забрал у друзей свою собаку и терпеливое невзрачное растение, оставленное Диной. Собственно, это всё, что от неё осталось, не считая колечка со своенравным камнем, который вечером притворялся аметистом, а днём – изумрудом.
Не подозревая ни о чём, спустя месяц я позвонил Арсению из Екатеринбурга, и он сразил меня известием: «Дины больше нет». Очень кратко, бесцветным голосом объяснил, что случилось в поездке.
Молчали невыносимо долго. Потом я сказал:
– Мы ведь не знаем точно, жива она или нет. Её не угадаешь. Может, ходит где-нибудь.
– Может, и ходит, только не на этом свете. Сейчас я уже так чувствую. Понимаешь, я больше не слышу её.
Перед тем положить трубку, он вдруг добавил, что хочет серьёзно поговорить, но разговор не телефонный; если я не возражаю, он приедет на день или два.
– Приезжай.
– Да, как только решусь.
На нашем с ним языке это означало: выговорить вслух – уже начать действовать.
Арсений приехал через полторы недели. И то, что он мне сказал, можно было воспринять как симптом чистого сумасшествия, если бы передо мной сидел посторонний, чужой человек.
Однако он не был для меня посторонним. Более того, я редко встречал людей, которые обладали бы настолько здравым и бескорыстным умом. Умных и проницательных, в общем, хватает, но эти ум и проницательность бывают до такой степени подчинены частным, конъюнктурным нуждам, что человек начинает примерять на себя любые понятия, как пальто в универмаге: мой фасон или не мой? Ему чудится, что он ловко управляет жизнью, на самом деле – манипулирует расхожими миражами.
Меня поражала способность Арсения видеть очень сложные вещи непредвзято и трезво. Он умел, как выразился один печальный завистник, не искать своего пива в чужом кофе.
Мы сидели в «Кофейне № 7» напротив вокзала. Мальчик-официант принёс два двойных эспрессо, налил коньяка и заткнул по моей просьбе сладостные хиты Евровидения.
Арсений начал издалека. Помню ли я тот разговор с Дороти о странных и страшных дырах в разных частях света?
Ещё бы я не помнил.
– Твоя рыжая англичанка оказалась недалека от истины.
– Откуда ты знаешь?
– Разведка донесла.
– Что именно?
– Они существуют на самом деле, эти дыры или провалы. Теорию пересказывать не буду, но свидетельств масса – от мифических до научных.
Я начинал с ужасом догадываться, куда он клонит, но молчал.
– Правда, о некоторых местах можно сказать «существуют» только условно. Мне удалось собрать информацию о пяти таких точках. Так вот, три из них давным-давно уже закрыты. А две – ты не поверишь – охраняются, как специальные объекты.
– В каком смысле «закрыты»?
– Застроены, закатаны в асфальт и бетон. Причём, насколько я знаю, они от этого не становятся менее опасными… Ладно, не будем о катастрофах. Значит, что у нас получается? Из пяти проверенных мест недоступны все пять.
Как только он заговорил о доступности, у меня уже не осталось никаких сомнений. Он заказал ещё коньяка.
– Но мы с тобой знаем как минимум одно место, которое точно доступно. Ты его сам видел. Если я правильно запомнил твой рассказ, это в Хэмпшире, Южная Англия.
– Правильно ты запомнил.
Я понимал, отговаривать его бесполезно.
– Скажи, ты на это идёшь из-за Дины?
– Да, из-за неё. И из-за себя тоже. Надеюсь, хоть ты меня в самоубийстве не обвинишь.
– Обвиню. Лучше бы я тебе вообще ничего не рассказывал ни про Хэмпшир, ни про тамошний «адский вход».
– Спасибо, – сказал мне этот гад, улыбаясь. – Я тебя тоже люблю. Коньяк какой-то бесхарактерный… Пока летел сюда на самолёте, вспомнил военного поэта, эмигранта, как он сказал: «Пятидесяти от роду годов…»
– «…Я жить готов и умереть готов».
– Вот именно. В двадцать пять лет, когда я первый раз прочитал эти стихи, мне показалось – рисовка. А сейчас вижу: нормальное состояние для зрелого мужчины. В общем, ты не беспокойся. Визу я уже делаю. Осталось отыскать то самое место. Что скажешь?
– А что я должен сказать? Придётся мне ехать вместе с тобой.
></emphasis>
Когда я остаюсь один в сокрушительной тишине, декабрьская полночь не хочет кончаться и надо ещё отважиться написать набело новый день, я вдруг слышу прерывистый горячий шёпот невидимых существ. Если на минуту остановить дыхание, удаётся различить отдельные слова: они говорят о нас с тобой. Они обсуждают нас так подробно, будто следят за пугливыми шагами ночного десанта или за птичьими, взлётными взмахами канатоходца. Упадёт или нет? Дойдёт или нарвётся на мину? Стоит ли вообще его спасать? Мы словно втянуты пожизненно в заговор, цель которого нам забыли сообщить. И вот что поразительно: эти ангелы-хранители, пособники, соучастники (пусть кто-нибудь назовёт иначе), держа наготове страховочные лонжи и путеводные нити, до поры до времени боятся и тревожатся больше, чем мы. Как будто главный зачинщик, рискуя всем, что имеет, однажды всерьёз доверился нам и поставил на нас. Он пока не махнул рукой, не плюнул, но предел доверия – вот он, ближе, чем рассвет.
