Лучше бы внук Сталинского лауреата просто сидел и смотрел без лишних слов. Нет, он ещё произносил всяческие слова, и некоторые из них были бесстыднее любых телодвижений. Он говорил, что при её детскости и худобе в ней пугающе много животного, слишком выпирает самка, это присуще какой-то особенной породе женщин. Говорил, что её безвестную генеалогию следует поискать где-нибудь в племенах чёрной Африки, у некоторых тамошних красоток такие же «козьи» сосцы и такая же первобытная губастость между бёдрами.
Ей не нравилось это слушать, она и не вслушивалась; лежала на спине, опустив глаза, и перебирала мысли, не допущенные к словам. Могут же, например, ноги иметь собственное «выражение лица»? Дина смотрела на свои ступни, и ей казалось, что у них терпеливое и доброе выражение.
Жили они очень закрыто. Немногочисленных визитёров хозяин обычно не впускал дальше прихожей. Раза два, делая уборку, Дина находила какие-то крупные деньги, будто специально оставленные на видном месте, и она чуть сдвигала их, чтобы вытереть пыль.
Когда ей хотелось побыть совсем отдельно, ехала на вокзал и садилась на пригородную электричку, выбирая наугад то Казанское, то Савёловское направление. Сходила на первой приглянувшейся станции и гуляла по округе, вблизи дачных домов и садовых участков, иногда приближаясь к невысоким окнам, в которых ей чудилось не просто что-то любопытное, а имеющее косвенное отношение к ней самой. Собаки её не облаивали, воспринимали дружелюбно, а люди – скорее с недоумением. Людей хотелось незаметно погладить, а собак поцеловать.
Внук Сталинского лауреата не вызывал у неё таких желаний. Но время, проведённое рядом с ним, было уютным и безопасным, можно сказать, летаргическим – настолько тихо дышало, не отвлекая внимания на себя. Если бы Дину спросили, как долго она уже гостит в квартире на Кутузовском, она бы даже не сумела быстро ответить. Три или четыре года? Ей проще было припомнить, сколько раз во дворе ложился первый снег.
Днём Дина никогда не спала, но как-то раз в пасмурный январский полдень легла всего на час, и ей почему-то приснились конные состязания, хотя наяву она их не видела ни разу. На зелёном широченном поле всадники выстроились в один ровный ряд, раздался пистолетный выстрел – и лошади с радостью понеслись. Среди всадников выделялся второй слева, с коротко стриженой седоватой головой. Он не слишком молодцевато смотрелся в седле, но взял с места стремительнее всех и вёл гонку очень серьёзно, будто вышел на свою последнюю, решающую дистанцию. При таком самоотверженном рывке проиграть было бы нельзя – неправильно, несправедливо. Но в одну секунду что-то случилось, словно воздух загородили невидимым тросом: лошадь жёстко споткнулась и рухнула набок, выворачивая мокрую шею в сторону всадника, лежащего на траве ничком. Его обступили желающие помочь или просто разглядеть несчастье. Дина тоже вскочила, а сдвинуться с места не смогла, сон этого не позволял. И когда упавшего проносили мимо зрительских рядов на носилках, она увидела его очень близко: тонкий, чуть искривлённый нос, блестящие тёмные глаза. Он был в сознании, растерянно озирался и коснулся её взглядом. Вот и весь сон.
В начале ноября внук Сталинского лауреата вдруг решил уехать – с неотложной, пожарной срочностью. Предупредил, что надолго, а куда – не стал говорить: для неё безопаснее меньше знать. Потом, забывшись, проговорился, что получает американскую визу. Выложил на стол дубликаты ключей от квартиры, три пачки долларов в банковских упаковках и квитанции оплаты коммунальных услуг. Инструкцию дал простую: дверь никому не открывать. Никому, даже если скажут: «Милиция». Посоветовал осторожничать, беречь себя. Уже перед самым отъездом, в последний момент, спохватился, вынул из-под зеркала в прихожей маленькое старое кольцо с александритом и подарил со словами: «Если не вернусь, то на память».
И она осталась одна в огромной квартире, наедине со своим неприхотливым многолетним растением родом из засушливых мест.
Хозяин не возвращался так долго, что Дина перестала его ждать. Ему раза три звонили на домашний телефон – она брала трубку и молча слушала, что скажут. Один из звонивших сказал: «Слышь, патлатый! Ты от кого прятаться вздумал? Совсем страх потерял? Плати за крышу и не выёживайся, пока я добрый. А будешь гаситься, и тебя приделаем, и сиповку твою за долги продадим». Дина положила трубку и больше её не брала.
Она успела почти забыть о том, что в природе существуют внуки Сталинских лауреатов, когда обнаружила в почтовом ящике открытку с надписью «Happy New Millennium!» Уехавший поздравлял её с «круглым» Новым годом и в приписке просил, чтобы Дина купила себе красивое длинное платье: ему будет приятно, если она встретит его такая нарядная.
Но ни в новом году, ни в следующем он не приехал. Однако после получения открытки Дина стала заходить в магазины с женской одеждой, и в простецкие, и самые дорогие, присматривая длинное платье. Продавщицы относились к ней подозрительно, потому что с ходу оценивали по одёжке и видели перед собой, в лучшем случае, опрятную нищенку. Замирая в тесных примерочных перед зеркалом, Дина впервые пыталась оглядывать себя мужскими глазами – роль этого условного мужчины всякий раз доставалась несчастливому, упавшему всаднику из её сна. Наконец она выбрала что-то совсем эфемерное из французского кружева: узорный воздух до щиколоток, иней, готовый растаять.
Купив платье, будто исполнив долг, можно было с чистым сердцем и дальше предаваться бессюжетной жизни, которая захватывала Дину сильнее самых авантюрных сюжетов. Впрочем, бессобытийная тишина, пусть даже просвеченная, как ультрафиолетом, чистой длительностью, неминуемо гибнет под натиском событий, толкаемых собственной сермяжной логикой.
Внук Сталинского лауреата вернулся внезапно глубокой ночью, с воровской осторожностью обследовал тёмную квартиру, а когда убедился в отсутствии чужих, вошёл в дальнюю комнату, где спала Дина, и зажёг ночник.
Она открыла глаза.
– Вставай, – сказал он. – Тебе надо встать и одеться. Прямо сейчас.
– В новое платье? – спросила Дина.
– Нет, в другой раз. – Он порылся в платяном шкафу, среди усталого тряпья, вынул мужской лыжный костюм, вязаную шапочку, изжёванный стариковский шарф. – Сейчас лучше вот это.
Невозмутимый, как сфинкс, водитель ждал её во дворе за рулём джипа. За час он довёз Дину до какого-то угрюмого посёлка, высадил у ворот старой запущенной дачи, похожей на промтоварный склад, и показал, где спрятан ключ. Согласно инструкции, полученной от лауреатского внука, ей предстояло сидеть на этой даче неотлучно, тише травы, пока он сам сюда не приедет.
Дина расчистила уголок для сна, но уснуть не смогла. На перекошенных стеллажах в гостиной полными собраниями хирели Бальзак, Стендаль и какойто Марков. На кухне обнаружились гречневая крупа, консервы, лапша «Доширак», пластиковые бутыли с водой. С утра за окнами зарядил такой прекрасный дождь, что она с трудом удержала себя от прогулки по сельским окрестностям.
Её смиренного ожиданья хватило на пять суток. Хозяин всё не приезжал. В шестую ночь Дина подумала, что растение, оставленное в городе на подоконнике, не выживет без поливки, ему сухо и голодно. Поэтому она дотерпела до первых рассветных сумерек, заперла дачу, вышла, недолго поплутав, к железнодорожной станции и поехала назад в город.
