Звонил Арсений из Москвы. По его тону я сразу понял: он звонит не просто так.
– Ты когда прилетаешь?
– Завтра утром. Что-то случилось?
– Да. В общем, не пугайся. Та женщина, которая на портрете. Если помнишь… Она появилась.
– Ты уверен, что это она?
– Абсолютно. Я тебе больше скажу. Она сейчас у меня дома. Приезжай.
Глава тринадцатая ЧИСТАЯ ДЛИТЕЛЬНОСТЬ
В четырнадцатилетнем возрасте Дина узнала то, что ей вообще не полагалось знать. Она вернулась домой из школы раньше обычного и подслушала, как мать откровенничает с подругой-соседкой.
Дина разобрала не каждое слово, но успела уяснить главную сокрушительную новость. Её мама Вера Борисовна никогда не была ей настоящей матерью, а была неродной тётенькой, которая три раза выходила замуж, из-за женских болезней детей не родила, поэтому отыскала в каком-то приюте и забрала «вот эту красавицу» в мокрых пелёнках, подкинутую неизвестно кем. Красавица выросла умной и здоровенькой, но сразу видно – из чужой породы: неулыбчивая тихоня, бука, нежного слова не дождёшься… Дина подошла к зеркалу, чтобы потрогать свои щёки и глаза. За услышанной новостью вырастала непроходимая туманность, всё стало неправдой и тайной – все прошлые мамины слова, вот эта кровь на порезанном пальце, даже само имя Дины. И теперь уже никто не ответит, кто она такая и откуда взялась.
Однако, взрослея, Дина со временем привыкла к своей чужеродности и, в общем, не страдала от неё; наоборот, как-то совпала с ощущением собственной неопознанности, вплоть до тихого сочувствия тем круглым летающим объектам, которые летают сами по себе, а каждый вправе думать о них всё, что ему взбредёт на ум.
Из тогда ещё советского Крыма, где они жили, незадолго до московского путча Дина уехала на поезде в столицу, легко поступила на экономический факультет, а потом так же легко его бросила на третьем или четвёртом году обучения.
На своих общежитских подруг и сокурсниц Дина поначалу производила впечатление провинциальной дурочки, не знакомой ни с модой, ни со специальными дамскими хитростями, которые, по их мнению, и придают женщине так называемую изюминку. Наиболее искушённые говорили Дине: «Эх, я бы с твоим ростом и фигурой…» Она выслушивала их поучения со страшно серьёзным лицом, но явно не собиралась ничего менять. Носила поочерёдно два старомодных платья с фонариками и заплетала волосы в негустые косы, которые закалывала сзади, скручивая девчачьей короной или крендельком; на голой длинной шее аккуратная головка школьницы откуда-то из пятидесятых, да ещё высокие скулы и лёгкая восточная косина – получался такой резко подросший утёнок с монголоидными задатками.
Праздники и студенческие вечеринки проходили мимо её внимания, близкая дружба ни с кем не случилась. Любопытствующих сильно впечатлил тот факт, что возле простушки Дины, словно из воздуха, нарисовались одновременно два кавалера: крупный государственный начальник на лимузине с личным шофёром и похожий на д’Артаньяна богемный художник-авангардист.
От начальника доставляли экзотические букеты неохватной величины, из-за которых в общежитской комнатушке было нечем дышать, а сам он являлся ближе к закату, предупредительно открывал дверь автомобиля и увозил в загородные заведения, доступные лишь избранным. Поговаривали, что он хочет купить для Дины квартиру.
Д’Артаньян водил её по тусовкам, хвастаясь Диной как свежим пикантным приобретением, знакомил с андеграундными знаменитостями: Атосом, Портосом и, понятное дело, Арамисом, но чаще норовил напоить чем-то высокоградусным и пахучим.
Потом прошёл слух, что государственный начальник безжалостно брошен. Кое-кому довелось наблюдать, как тёплым осенним вечером Дина вышла к влюблённому боссу в домашних тапочках без задников; он со своей обычной адъютантской почтительностью отворил перед ней дверцу, но был удостоен двух-трёх негромких окончательных слов, после которых, будто ушибленный, залез назад в лимузин, чтобы уехать навсегда. Правда, выруливая, успел выглянуть из окна и крикнуть напоследок что-то грубое, но тут, рассказывали, ему прямо в боковое стекло прилетел тапок.
А Дина в тот же вечер была увезена д’Артаньяном вращаться в творческих сферах, где её представили поэту Пригову. Поэт почему-то вообразил, что видит перед собой воспитанницу балетной школы, и, не слушая возражений, пообещал прийти на спектакль.
Могло показаться, что Дина сделала принципиальный выбор между чиновником и свободной творческой личностью, если бы всего через неделю художник не был покинут с такой же лёгкостью, как и его конкурент. Причина крылась даже не в её одинаковом безразличии к обоим, а в том, что Дина вообще не очень-то понимала, зачем нужно вступать в любовные отношения с мужчинами и почему для большинства девушек эти отношения важнее всего.
Хозяйка салона красоты, в котором Дина внештатно подрабатывала уборщицей, прониклась к ней сочувственной симпатией, позвала выпить кофе и поделиться секретами клиенток. Её восхищало то, что самые правильные дамы годами и десятилетиями остаются сексуально завлекательными для своих мужей, и не только мужей. «Но для этого надо регулярно делать усилия над собой, – предупредила хозяйка. – А уж о деньгах я не говорю!» – «Бедные, очень бедные», – сказала уборщица Дина.
Она так и оставалась неким неопознанным объектом для тех, кто её знал или думал, что знает. На лекциях появлялась нечасто, иногда пропадала из общежития на три-четыре дня. Однажды после очередного исчезновения сообщила соседкам по комнате, что была в Голландии, в Роттердаме. Те накинулись с расспросами: как и что? Она ответила: «Замёрзла», легла под одеяло и отвернулась к стене. Позже в тумбочке нашёлся маленький любительский снимок на фоне европейского морского порта. Горизонт, пирс, даже чайки вышли резко, а сама Дина – бликующим, размытым пятном.
Кто-то якобы видел её моющей полы на Рижском вокзале, возле билетных касс. Кто-то – по телевизору, в прямой трансляции правительственного концерта, когда камера выхватывала лица из зрительного зала.
Отказавшись от учёбы, она ещё некоторое время числилась студенткой, потом на птичьих правах ночевала в общежитии, пока не пришёл комендант, чтобы официально освободить казённую кровать. Это было в мае, а в конце августа, выгоревшая и почерневшая так, будто всё лето провела на улице, Дина пришла к той же хозяйке салона и сказала, что ищет место домработницы. Парикмахерша полистала свой «молескин», кому-то позвонила, долго пожимала плечиками и вдруг вспомнила, что среди её знакомых есть один «зачудительный мужчинка», внук лауреата Сталинской премии, эстет и богач. Ему вроде бы нужна была надёжная чистоплотная женщина для домашней уборки. «Но замуж за него даже не надейся! Он не голубой, а так… Одиночка со странностями. Подпольщик, типа. Ну что, готова?» – «Замуж не надеюсь», – отозвалась Дина, глядя в окно.
Когда она вошла в ресторанный зал и отыскала дальний стол, скрытый за колонной, внук лауреата Сталинской премии разговаривал по телефону: «Почему, сука, так дорого? Я им кто, дойная корова? Не забудь привезти кокс».
