— Вот, хороша я хороша, — сказала она, глядя на свое отражение в маленьком зеркале над мусоркой и приглаживая короткие волосы. — Давай, Анька, топай к своим. Первый раз же всех увидишь? Не о том думаешь перед собранием. Смотри, чтобы не разорвали, оборону держи. Есть там у вас парочка заводных…
— Я, знаешь, как делаю? — сказала я, не очень уверенная, что правильно поступаю. — Я представляю, что я — это ты. И тогда мне не страшно.
— Виват, королева, виват! — сказала Роза и пошла сама открывать дверь родителям. — Марина Тимофеевна, здравствуйте, давненько вас не было… Оч-чень кстати пришли…
Пока я поднималась по лестнице в свой кабинет, позвонил Игоряша.
— Нюся…
— Да, привет, Игоряша, только быстро, у меня родительское собрание.
— Привет… Как дела? — с большими паузами начал Игоряша.
— Игоряш, пожалуйста, у меня нет времени! Не тяни…
— Кота за яйц…? — смело закончил Игоряша, тут же поперхнувшись от собственной смелости.
Я даже остановилась.
— Игоряша, ты, часом, не сбрендил? Это вообще ты?
— Да, это я! — прокашлявшись, продолжил он в таком же неумело-хамском тоне. — Я!
— Успокойся и говори нормально, что ты хотел? Будем считать, что я не слышала твоих хулиганских слов.
— Нюсь… — вдруг сказал Игоряша другим голосом, обычным голосом манной каши, надоевшей до икоты и родной. — Почему дети мне не звонят? Почему ты мне не звонишь? Я болею. Я написал тебе смс-ку.
— Я не видела, прости. А что с тобой?
— Грипп. Пью антибиотики. Плохо себя чувствую.
— Тебе принести что-то?
— Н-нет… — с заминкой сказал Игоряша. — Не надо.
— Понятно. Тебе все принесли. Или им даже и приносить не надо, они там теперь у тебя под боком, картавые, и заботливые, и очень ловкие?
— Нюсь, ты меня ревнуешь? — с искренней надеждой спросил Игоряша.
— Не знаю, — так же искренне ответила я. — Может быть.
— А как Настя? Говорит обо мне? Вспоминает?
— Честно? Нет. Она оказалась неожиданно гордой девочкой. И даже жесткой. Никитос как-то спрашивал.
— Неправда, — сказал Игоряша.
— Правда. Спрашивал, когда ты принесешь вертолет, который взял починить.
— А! — обрадовался Игоряша. — Вот видишь, какие корыстные дети!
— Да не говори, Игоряша! Корыстные, наглые и вообще не твои!
— Не мои? — серьезно переспросил Игоряша.
— Ты чем-то еще хочешь поинтересоваться? Здравствуйте, — поздоровалась я с проходившими мимо меня мамами — они шли в мой класс.
Мамы с интересом посмотрели на меня. Догадались, наверно, по описанию детей, что это я.
— Да, хочу, — грустно сказал Игоряша. — Ты меня любила когда-нибудь?
— У тебя сейчас какая температура?
— Тридцать восемь и два.
— Вот когда будет хотя бы тридцать семь и один, я тебе скажу. А сейчас не могу.
— Значит, не любила, — вздохнул умный Игоряша.
— Еще вопросы есть?
— Есть. А что ты… вообще что делаешь?
— Я? Замуж выхожу.
— За кого? — испуганно спросил Игоряша. — За меня?
— Ага. А за кого еще? У тебя есть для меня другие варианты?
— Н-нет… Нюся… Но это так неожиданно… Я как-то сейчас… гм…
— Ладно, проехали. Ты деньги собираешься приносить в этом месяце?
— Нюсечка, Нюсечка, — заторопился Игоряша, — вот я как раз хотел сказать… Ты понимаешь, у меня сейчас с деньгами не очень…
— Не понимаю.
— Я говорю…
— Не понимаю, — прервала я его. — И не слышу ничего. Ерунду не говори. Пожалуйста, на питание детей деньги принеси завтра. Если у тебя температура, то послезавтра. И чтобы такой скотский разговор про деньги у нас происходил первый и последний раз. Ты не виноват, что тебя когда-то родила Наталья Викторовна, а Настя и Никитос не виноваты, что они родились у тебя и меня. И мы — оба — обязаны их кормить и растить. Тебе это ясно? Независимо от количества новых детей, которые у тебя скоро появятся.
— Нюся…
— Ты меня услышал?
— Услышал. Я принесу деньги. Сколько?
— Сколько не жалко. Чем больше, тем лучше.
— Не говори так! Нюсечка… Мне на детей денег не жалко, даже если они меня совсем не любят…
— Одно с другим не связано, запомни. Они родят своих и будут отдавать им, и деньгами, и любовью.
— Но пусть меня Никитос больше не тыркает! — тут же встрял Игоряша в мою неожиданную для меня самой проповедь.
— Пусть не тыркает, — согласилась я. — Ты тоже для этого что-нибудь сделай. Приди хотя бы однажды в костюме десантника на Новый год.
— Нюся…
— Что, Игоряша?
— Ты что, правда выходишь замуж?
— Правда.
— За кого?
— За известного дирижера.
— Он — еврей? — почему-то спросил Игоряша.
— А ты — еврей?
— Я — почему? — удивился Игоряша.
— Ну а почему ему быть или не быть евреем? Что ты какой-то маразм спрашиваешь?
— Да, значит, еврей… И богатый. Раз знаменитый дирижер… Понятно… Я так и думал… Нюся… — Мне показалось, что Игоряша собирается плакать. — Ты правду говоришь или потому что меня ревнуешь? Ведь у меня еще ничего… ничего не решено…
— Она сейчас где? — спросила я, отметив, что в коридор уже раз или два высовывались недоуменные родители — где же новая классная руководительница их детей. Не та ли тетечка, которая так упивается сейчас своим остроумием по телефону?
— Она? — переспросил Игоряша.
— Да, она, она! В аптеку пошла? Тебе за лекарствами?
— Да, — грустно сказал Игоряша. — И в магазин за клюквой.
— Вот, когда она придет, ты ей и скажи, что у тебя еще ничего не решено. Договорились?
— Договорились, — прошептал Игоряша. — Всё, извини, не могу больше говорить…
Я засмеялась и нажала отбой. Ну что, Аня Данилевич, поражение по всем фронтам? С Тютевой и Громовскими — победа относительная, смахивающая на поражение, раз пришлось прибегнуть к последнему, волшебному средству. Здесь — тоже. И там. И тут… Нет! Ведь я, кажется, помирилась с Розой… И еще нужно нормально провести собрание. Соберись! — сказала я сама себе. Нытье — не мой конек. Как там Роза говорила — «Хороша я, хороша»? Не буду ее больше даже про себя Нецербером звать, раз это так обидно.
— Здравствуйте, уважаемые родители! — как можно спокойнее и доброжелательнее произнесла я, заходя в класс.
