Я вышла на улицу. Сняла датское пальтишко. Тепло, скоро май. Услышала из двора младшей школы чей-то истошный крик. Нет!.. Я бросилась бежать. Упал? Подрался? Что разбил? Голову? Уже бил. Глаз? Было. Нос? Тоже, и не раз за последние три месяца. Руку — ту же или другую? Или ногу? Я уронила на бегу пальто, поднимая, наступила на него, что-то треснуло — рукав, наверно. Интересно, датчане, пришивая, рассчитывали на мой темперамент, на экстремальные условия жизни матери маленького задиристого Никитоса?
Мальчик во дворе все кричал и кричал. А Никитос спокойно лез по стенке, ставя ноги в большие круглые дырки, и улыбался Настьке, которая стояла внизу и подбадривала его. Я оглянулась. Мальчик кричал другой. Он не упал. Он просто криком хотел согнать другого мальчика с дерева. Звуковой волной.
— Ох, Никитос. Слезь, пожалуйста.
— Зачем? — удивился Никитос, но тут же слез.
Я поцеловала его и Настьку.
— Все, пойдемте домой.
— У тебя же сабантуй, мам!
— Насть, сабантуй — это татарский праздник. А я была на дне рождения Розы Александровны.
— Нецербера? — уточнил Никитос.
— Нецербера, — вздохнула я. — Пошли! Нам еще поесть, умыться и нарядиться надо.
— А мы еще куда-то пойдем сегодня? — спросил Никитос.
— А ты что, куда-то ходил уже? — засмеялась Настька, как старшая сестра.
— В школу…
— Мам, а правда, мы куда идем? К Розе Александровне на день рождения?
— Не думаю, что Роза Александровна когда-нибудь еще захочет нас с вами видеть, особенно меня. Нет, мы идем на концерт.
— На концерт? — Никитос аж подпрыгнул. — На Гарика Сукачева?
— Почему? — удивилась я. — Почему на Сукачева?
— Он мой любимый певец…
— У тебя же Джастин Бибер любимый певец! — хмыкнула Настька.
— Не Джастин! А Сукачев.
— Нет, мы идем на другой концерт. Не на Бибера и не на Гарика. Придется вести себя прилично.
Глава 28
Я, конечно, могла оставить детей дома одних. Потом убрала бы осколки, освободила бы шторы из плена зловредного пылесоса, поставила на место перевернутые столы — Никитос очень любит играть в танк, в поставленном на попа столе, еще лучше, когда танки ползут по всему дому, ползут, ползут, их много, и Никитос перебегает из танка в танк, из каждого стреляет… Могла бы оставить, но решила не оставлять. Тем более не вести к Наталье Викторовне. Свекровь заняла интересную позицию, и ее можно понять. Но общаться, как раньше, с ней после этого трудновато. Нагружать подруг Никитосом я давно уже не решаюсь.
— Так… — Я критически осмотрела свой и детский гардеробы. — Вот и надеть нам нечего.
— Мам, ну куда мы идем? — прыгал около меня Никитос. — В цирк? В цирк?
— Ага, в зоопарк. Надевай в этой связи… так… это рваное, это уже не зашить, это коротко… Это не отстирывается… Свиненок какой, а… И здесь тоже шоколад, что ли…
Я с трудом подобрала одежду поприличнее для всех и велела не мешкать.
— Мам, мам, мам… — теребил меня Никитос всю дорогу, пока мы ехали на троллейбусе и в метро. — Ну куда мы идем, куда, а?
— В зал Чайковского! — наконец ответила я.
— Там будет выступать Чайковский? — обрадовался Никитос. — Я помню, мы ездили к нему на дачу…
— Никитос! — дернула его Настька за рукав, совсем так же, как обычно одергиваю я. — Не тупи! Ты что, совсем дремучий? Это не дача была, а имение! И он давно умер! Он жил в тысяча… — Настька вопросительно посмотрела на меня. — О-очень давно, да, мам?
— Очень, — согласилась я.
Может, я зря их взяла? Я с сомнением посмотрела на детей. Настя еще ладно. Будет сидеть, терпеть. А вот Никитос… Ну как он высидит целый вечер на концерте классической музыки? В программе есть произведения латиноамериканских композиторов, это будет повеселее, но все остальное…
— Мам? — Никитос вдруг встревоженно посмотрел на меня. — Ты нас не бросишь?
Я даже засмеялась.
— Никит, да ты что? Что ты говоришь? Как я вас брошу? Куда?
— На помойку, — ответил Никитос. — Мне сон такой сегодня страшный приснился. Ты в очень красивом платье отнесла меня в пакете на помойку и еще суп на меня вылила, помнишь, такой невкусный, я его есть не стал, рыбный… Настя за тобой побежала, а ты сказала: «Брысь!» И Настька ко мне на помойку пришла, и плакала, и плакала. А ты улетела на вертолете с каким-то грузином. Он выстрелил в воздух, и все тоже стали стрелять, все террористы… И вы полетели…
Я обняла Никитоса.
— Я никуда без тебя не полечу, ни с грузином, ни с…
Настя внимательно меня слушала.
— Ты хочешь куда-то улететь, да, мам? На вертолете?
Как назвать этот процесс? Знать они ничего не могут.
Я сама ничего не знаю. Ни с кем ни о чем не говорю. Один раз говорила тогда с Андрюшей, но дети ничего не слышали. А вот откуда это — сны, тревоги? Витает что-то вокруг нас? А что? Мои мысли витают? Образы? Дети их считывают, не понимают, тревожатся? Конечно, иначе никак не объяснишь.
Билеты, которые я нашла вчера в почтовом ящике, оказались очень хорошие — на пятый ряд партера.
— Ух ты, какие стулья… — протянул Никитос. — Можно вот так прямо откинуться…
— Да, красиво, правда, мам? — Настька оглядывалась по сторонам.
Или я забыла зал Чайковского (не была здесь сто лет, с рождения детей, наверное), или сделали очень красивый ремонт. Мягко льющийся из-под порталов свет, удивительно правильное сочетание молочно-белого и теплого глубокого синего цвета. Понятно, что синий цвет в палитре холодный. Но когда смотришь на темно-голубое, лазурное небо в середине июля — разве становится холодно? Или на небо закатное, перед тем как должна упасть темнота, тоже летом. Человеческих слов не хватает, чтобы описать это ощущение, этот оттенок.
Дети оглядывались, восхищались, переговаривались. Приличный Никитос в пиджачке и с бабочкой, которую мы однажды покупали для его выступления в школе, выглядел просто пай-мальчиком. Настя отказалась зачесывать ему хохолок, и он вдруг стал милым, даже хорошеньким голубоглазым ребенком, в белой рубашечке, аккуратный, смышленый на вид… Настя же вообще была красавицей в нежно-лимонном платьице в стиле «принцессы», которое я дарила ей к Новому году. Хорошие, милые дети. Вот бы еще высидели концерт…
Я тем временем открыла программку. Собственно, я и так уже все знала. Да, здорово. Можно было бы рассказать соседям: «А вы представляете, люди… Да-да, именно он…» Рассказать, например, вон той горделивой даме в песцовой накидке и с красивой прической. Интересно, сколько нужно делать такое сложное гнездо из кос — своих, несвоих… Я с сомнением поправила волосы. Если эта дама выглядит на твердую пятерку, на сколько выгляжу я? На три с двумя минусами? Я одернула саму себя. Кому это нужно? И вообще почему в голову лезет такая ересь? Я стала внимательно читать программку. Хорошо, что хоть почти всех композиторов я знаю. Некоторых даже люблю. Не такая дремучая, как мой маленький Никитос.
