— Да, — ответили мне оба.
Все равно Никитос не будет таким, как Игоряша. Это временное помешательство. От стресса, от страха. Значит, он успел испугаться. Общество Игоряши ему сейчас не поможет. Даже если я не права… Что делать? Ответственность за них за всех — на мне.
Проблема с Громовским приобрела неожиданный ракурс. Не понимаю, как я теперь буду его учить. Откажусь от класса. Да, наверно, так. Но сейчас главное, чтобы у Никитоса прошел испуг. Надо еще его спросить, отчего он так испуган.
— Ты испугался?
— Да, — не сразу ответил мне Никитос.
— Почему?
— Потому что я стоял у киоска, там, сбоку, а кто-то завязал мне глаза и посадил в машину.
— Так… — Я взглянула на Игоряшу. — Дальше.
— Потом мы поехали, я хотел снять повязку, но мне сказали: «Не снимай!» И сделали вот так… — Никитос слегка ущипнул меня за руку.
— Так, дальше.
— Потом я сидел, сидел, сидел. Сто лет сидел. И потом меня толкнули, сказали: «Выходи!» И я вышел, позвонил тебе.
— Ясно.
— Нюся! Ты слышишь, что он говорит! Надо же что-то с этим делать! Бежать в полицию!
— Мы только что с тобой из полиции! Ты видел морду Максимова Д. Н.?
— А кто это? — спросил Игоряша.
— Ладно! — я махнула рукой. — Езжай на работу. Нечего тут сопли коллективно мотать. Разберемся! Пошли, — я подтолкнула Никитоса.
— Ага! — сказал он своим обычным голосом. — Пока, пап! Я не очень испугался, мам.
— Я знаю, — приобняла я сына и тут же отпустила. — Я знаю, что ты совершенно не испугался.
— Почему у тебя такой друг? — спросила я вечером Андрюшку, когда тот, узнав о нашей катавасии, бросил все дела и заехал к нам.
— Анька, ну ты даешь! А почему у тебя такой… м-м-м… — Андрюшка помычал, весело глядя на меня, и, сам засмеявшись, обнял меня: — Ну кто он тебе? Кто теперь?
— Он представляется мужем.
— Молодец Игоряха! Ай! — Андрюшка потянулся. — Устал страшно. Зря ты мне не дозвонилась. Надо было хотя бы написать заявление, что украли мальчика.
— Не надо, Андрюш.
— Почему?
— Потому что не надо. Потому что это странные, неуправляемые люди. Агрессивные.
— Это не люди, Аня. А с нелюдьми вступают в силу другие законы. Ну что ты в самом деле! Ладно, разберусь. Дай мне все телефоны, всё, что у тебя есть. Адреса, явки… — Андрюшка погладил меня по голове. — Плохой у меня друг, да?
— Да не плохой. Но я не представляю, как ты — ты! — и он до сих пор друзья! Ну как? Манная каша и — ты.
— Мы с детства дружим.
Да, понимаю, бесполезно вдумываться в смысл и основу мужской дружбы. Они с детства дружат — и точка. С того детства, когда еще не было до конца ясно, что Игоряша никогда не вырастет из любовно наглаженных Натальей Викторовной клетчатых штанишек на помочах — отлично его помню в этих штанишках, а Андрюшка легко и просто, через ступенечку, будет прыгать выше и выше, не поступаясь при этом ни честью, ни совестью — ничем. Просто у него такая судьба. У меня — такая, начиная со смерти Павлика в Эфиопии, бессмысленной и случайной, и до нынешнего дня, когда в моей жизни все перевернуто с ног на голову и переворачивается все дальше и дальше. А у него — такая. Закончил — защитил, поступил — перевели, назначили, наградили, повысили, увидели, оценили, еще повысили, не поступился, не ушел, не испугался, выбрал верных товарищей, не предал, и его не предали, наплевал на выгоду, от этого только выиграл, назначили, справился, еще выше, еще, через две ступенечки… Подонку высокопоставленному в морду дал, а подонка через два месяца и без Андрюшки посадили, Андрюшке — вместо обещанной отставки — честь и хвала. Мой брат — во всех отношениях правильный человек. И редкий случай — это оценивается по заслугам — там, где распределяются все наши удачи и неудачи, где, несмотря на закон расширения хаоса, рисуются и рисуются бесконечные, странные, пересекающиеся, у кого — изломанные, у кого — правильные и красивые линии судьбы.
— С ними есть хоть какой-то смысл разговаривать? Мать я видел — мне кажется, бесполезно.
— Мне тоже так кажется. Отца я не видела, но видела сына. Нет, смысла нет.
— Тогда — что? — Андрюшка спокойно смотрел на меня. — Нас какой результат интересует?
— Справедливый.
— А, ясно, — он вздохнул, крепко обнял меня и встал. — Анька, ты правильно сделала, конечно, что пошла в школу.
— Почему?
— Ты — настоящая училка.
— Я? Я? — от удивления я чуть не поперхнулась. — Я — училка?
— Конечно. Похожа на какую-то мою учительницу стала. Не могу вспомнить на какую, но точно похожа. Которую я любил. Умная такая еще была, ироничная.
— Что ты придумываешь на ходу!
— Придумываю! — опять засмеялся он. — Просто я вижу, как ты расцвела в школе.
— Расцвела? Да я с ума схожу от этой школы, недосыпаю, недоедаю, все нервы измотала себе…
— Вот и я говорю — расцвела, вся светишься, бойкая такая, нарядилась, причесалась как-то оригинально… А то все сидела на своей холодной лоджии в тапках, носках, замотанная в шарфах и про индукцию статьи переводила. Лоджию я утеплю, помню, обещал. Пришлю человечка, скажу ему, что купить и как сделать. — Андрюшка поцеловал меня. — А ты пообещаешь мне, что на лоджии всю оставшуюся жизнь не просидишь, хорошо? Лучше в школе шуруй, светись и другим свети. Все, пошел! Побежал, труба зовет, в смысле Евгения Сергеевна.
Евгения Сергеевна, Андрюшкина жена, никогда ему не звонит и не спрашивает — где он, когда придет. Раз нет дома — значит, прийти не может. Звала она его невидимо для окружающих. Когда-то много лет назад Андрюшка привел к родителям тоненькую девочку с косами и огромными глазами и представил им: «Женя, моя будущая жена». «Жена Женя — это как-то несерьезно, — засмеялся наш папа. — А по отчеству как вас?» «Евгения Сергеевна», — застенчиво представилась девочка. «Вот так ее и зови! А то Женя…» Так и прижилось у нас в семье.
— Анька, давай мальчика этого из школы уберем? Гродовский, да, его фамилия?
— Нет. Не надо. Он — Громовский. Но не надо. Я должна сама как-то это решить.
— Хорошо! — легко согласился Андрюшка. — Дети! — позвал он подозрительно притихших в своей комнате Никитоса и Настьку.
— Ау! Народ, выходи! — позвала я их тоже.
Веселый Никитос прискакал первым.
— Скоро тебе гипс снимут? Иди я тебе руку на прощание пожму, — Андрюшка протянул руку к Никитосу.
— Нет, не надо, — вперед неожиданно вышла очень деловая Настька, отвела руку Андрюшки. — И я с тобой целоваться не буду.
— Это почему вдруг? — удивился Андрюшка.
— Я теперь мужчинам не верю! — заявила Настька, отважно посмотрела на Андрюшку и мельком — на меня, ища поддержки.
