Так, значит, работа должна быть рядом с домом. Вариантов не очень много. Рядом у меня окружное телевидение и известная радиоволна. Но я даже пытаться туда не буду. И не потому, что не попаду. Не попаду — это одно. Место скромного редактора может и оказаться свободным. Одни девочки уходят в декрет, другие иногда хотят на пенсию. Я вдруг поняла — там работа будет очень похожа на то, что я делаю сейчас. А я хочу чего-то яркого, сложного, может быть, нервного. Я хочу быть немножко главной, очень нужной, в чем-то незаменимой. И я хочу отдыхать хотя бы два месяца — опять же для того, чтобы Настька оставалась моей и чтобы Никитос рос нормальным, без эксцессов и перекосов. И мне нужно быть дома во второй половине дня.
Круг поисков сузился. Дом культуры и… школа. В Доме культуры я несколько месяцев как-то работала, мне не понравилось. Одни прохлаждаются, пьют чай с утра до вечера. Другие — преподаватели, у которых кружки, — полновластные хозяева в своей епархии. Со всеми вытекающими. Власть над детьми, над родителями, особенно в хореографических коллективах, над старичками, трогательно пытающимися заполнить свой досуг песнями, шашками, веселым общением. Я лично прохлаждалась, думала о смысле, которого нет, о вечности, которая слишком близко — это в двадцать-то три года… Пила чай, болтала, болтала, смотрела в окно — на быстро облетающие листья, на первый снег, на бесконечный снег, на черный мартовский снег… Нет, в Дом культуры не пойду. Тогда что? Школа?
Когда я училась в Университете, самым страшным прогнозом для неуспевающих студентов было: «В школу пойдешь! Больше тебе ничего не светит!» И мы, будущие филологи, они же преподаватели русского и литературы, меньше всего видели себя учителями в школе. Занятие бездарное, неблагодарное, даже унизительное — так казалось мне по молодости. А сейчас? Как мне кажется сейчас? Сейчас меня, оказывается, не так уж и пугает школа. И это лучше, чем Дом культуры. Там — в моем случае — литературный кружок. Что-то необязательное. Ребенок пришел — не пришел, сильно для него ничего не изменится. Особенно не подуришь и не повластвуешь над маленькими наивно-тщеславными душами. Да я и, разумеется, не хочу.
Решено. Я иду работать в школу.
— С ума сошла! — сказал Андрюшка. — Ты — и школа? А впрочем, попробуй.
Мой брат всегда понимает меня, чтобы я ни делала. Ведь даже с Игоряшей мою позицию он понял.
— Убежишь через полгода.
— Не убегу.
— Тогда через два месяца. — Он поцеловал меня в макушку. — Дерзай. Ты засиделась дома. Купи себе два костюмчика или три. Деньги есть?
— Есть. И это не главное — я имею в виду костюмчики и платьишки.
— Ты удивительная девушка, Нюська. Женщины обычно сначала думают, в чем пойти, а потом уже куда.
— У тебя превратное представление о женщинах, Андрюша. Женщины бывают разные.
— Ага, зеленые и красные, — засмеялся Андрюшка. — Тебя уже взяли на работу?
— Нет еще. Но возьмут.
— Нюсенька, я боюсь за твои нервы, — простонал Игоряша, узнав о моем решении, шагнул ко мне, потеряв тапок, и попытался приобнять меня.
— И правильно, бойся, — убрала я его руку со своей талии. — Игоряша… Мы сейчас о деле разговариваем.
Все равно он не понимает, как подойти, чтобы даже нелюбимый мужчина на время стал мил.
— Я буду тебе помогать, морально, — робко улыбнулся нелюбимый мужчина и почесал руки. — Вот всегда ты так, отпихиваешь меня. А если я найду другую?
— Игоряша, я этого не переживу, ты же знаешь. Даже не пытайся.
— Хорошо! — Игоряша радостно посмотрел на меня, ища в моем лице капли симпатии.
Я скорчила ему рожу.
— Нюсечка, ты такая красавица…
Я махнула рукой. Бесполезно! От любви вылечивает… не знаю что. В Игоряшином случае, наверно, могила. Но пусть живет. Моим детям нужен живой отец, а не воспоминание.
Игоряша тем временем гладил меня по руке и смотрел с нежностью и тревогой:
— А что, ты теперь будешь финансово от меня совершенно независима? Ты для этого в школу идешь?
— Ну вроде того. И посмотрим, как там с физруками, может, кто и сгодится на что.
От моего грубого армейского юмора Игоряша раскраснелся и тут же прижал к себе Настьку, которая слушала весь разговор, делая вид, что именно сейчас ей нужно искать рядом с нами какой-то куклин сапожок.
— Мама хочет нас бросить, понимаешь, Настёныш!
— Ребенку хрень не говори. — Я поправила Настьке заколку. — Иди, спроси у Никитоса, сделал ли он математику, если нет — проверь и помоги. Хорошо?
— Хорошо, — кивнула Настька, глядя на Игоряшу. — Я сама ничего не поняла там…
— Вот вместе и разберитесь!
Мне показалось или нет, что Игоряша с Настькой моргнули друг другу, как старые добрые друзья? Вот только хорошо это или плохо? Хорошо.
— Я иду в школу, чтобы реализовать себя.
— Книжек тебе не хватает? Ты себя разве не реализуешь в книжках?
— Лишь отчасти. И денег мало. Так тоже будет мало, но стабильно. Еще мне будут носить конфеты, растворимый кофе, чай, а если очень повезет, то постельное белье, карточки в «Л'Этуаль» и подарки из «Икеи». Да, и у меня будет много цветов на Восьмое марта. А не только твои бордовые розы и белые хризантемы. Которые пахнут ничем. Пустотой. За которой ничего нет. Ненавижу их.
— Ладно, — вздохнул Игоряша. — Я понял. Я знал, что наступит этот момент.
— Радуйся, что школа. Я буду рядом. И там мужчин почти нет.
— Да? А в какую школу ты пойдешь?
— Не знаю пока. Где мужчин побольше. Физруков, военруков…
— Военруков сейчас ведь нет, кажется…
— Тогда физиков. Зря ты из школы ушел, Игоряша. Был бы у тебя сейчас шанс.
— А так нет?
— А так — нет.
Игоряша, как обычно, совершенно не воспринимал моего юмора. Он расстроился. Но зато юмор хорошо воспринимал неожиданно нарисовавшийся Никитос.
— Мама в мою школу пойдет! — сказал он и хлопнул сидевшего Игоряшу по плечу. — Не переживай! Я за ней присмотрю, в случае чего! У нее есть защитник, понял?
Я пихнула зарвавшегося Никитоса, но он в запале даже не заметил моего пинка.
— Начищу репу физруку, если он будет к ней приставать!
— Видишь, что дети за тобой повторяют! — грустно сказал Игоряша и опять сгреб Настьку, примостившуюся к нему.
— Я — учитель русской словесности по диплому, дети за мной повторяют хотя бы на хорошем русском языке. Даже если мысли так себе. «Начистить репу» — древний фразеологизм, словарь Даля, том третий, страница 331.
— Правда? — восхищенно спросил Игоряша.
— Конечно, нет, — засмеялась я. — Так, всё, диспут окончен. Народ далее безмолвствует.
