— У нас — поездка в Клин!
— В Кли-и-ин? — обрадовался Никитос, который собрался уже было уйти. — За колбасой?
— Ага. И за сосисками! Никитос, ну что ты в самом деле!
— В Клину жил Петр Ильич Чайковский, — сказала Настька, — нам на музыке рассказывали, да, па-а… — она запнулась, посмотрела на Игоряшу и, гордо тряхнув головой, договорила: — Да, мам?
— Да, дочка. Всё, решено. Едем все вместе. И седьмой «А». Я теперь там классный руководитель, — объяснила я Игоряше. — Посмотришь на моих детей.
Никитос ревниво нахмурился. Я развела руками:
— Увы, дружок. Ничего не поделаешь. Четыре тысячи рублей, а ответственности — почти как за вас. По крайней мере, в первой половине дня, пока они в школе. Не знаю даже, как в меня все это поместится.
— Нюсечка, может, тебе уйти из школы? — Обращаясь ко мне, Игоряша попытался ненароком погладить Настьку по голове. Та изо всей силы вырвалась и перешла на другую часть кухни.
— Может и уйти, но не сейчас.
— Ну, как знаешь, как знаешь, ты всегда все сама знаешь, да, дети? У нас мама такая сильная, красивая…
— И ноги у нее стройные, и не картавит, да, Игоряша?
Игоряша покраснел и даже затрясся.
— Ты что, Нюсечка? Ты что?
— Считай, что мы тебя ревнуем.
Соскучившийся от непонятных разговоров Никитос на всякий случай сделал папе свое традиционное «бэ-э-э» и попробовал покачать холодильник.
— Оставь в покое мебель! Иди доставай пылесос и убирай осколки.
— Я помогу тебе, сынок! — засуетился Игоряша и попытался исчезнуть с кухни вслед за Никитосом.
— Один только момент, Игоряша! — попридержала я его. — Я нарывов дома не потерплю. Сразу вскроем и — ага. Договорились?
— Да. — Красный Игоряша стоял передо мной навытяжку.
Да черт побери! Ну как сделать так, чтобы он хоть слегка был похож на мужчину?
Собственно, нарыв и так вскрыт, что его еще вскрывать? Тем более что я действительно не могу дать Игоряше ни ласки, ни любви, ни восхищения, даром что ноги стройные и не картавлю, как Юлия Игоревна…
Мне как-то расхотелось говорить. Я всех обманываю, я. И Настьку, доверчивую и любящую девочку. И Игоряшу. Он ждет и ждет, годами. А я обманываю и обманываю.
— Впрочем, Игоряша, ты можешь в воскресенье и поспать. А дети со мной все равно поедут на экскурсию. Да, Насть?
Настька посмотрела на меня долгим взглядом. В этот момент моя дочка на моих глазах чуть-чуть повзрослела.
— Да, мам, — сказала она. — Папа, ты поспи. Или отвези Юлию Игоревну в Мырмызянск. Я тебя отпускаю.
Дальше я не знала, смеяться мне или плакать. Хорошо, что Никитос уже включил пылесос и распевал еще при этом на варварский мотив какую-то английскую, вероятно, песню. Или испанскую. Потому что ни одного слова понятно не было. Но зато он не слышал, как ахнул Игоряша. Как упал на стул. Как заплакала Настька. Не громко, но очень горько. Как я ругала Игоряшу — за всё. Как Игоряша, захлебываясь, оправдывался, клялся в любви мне и Настьке, обещал броситься с нашего второго этажа, если мы его не простим, как в подробностях пересказывал свои беседы с Юлией Игоревной — если верить Игоряше, беседы были такого толка:
— А она мне сказала: «Вы можете отвезти меня в Мырмызянск?» А я ей сказал: «Нет, никогда!» А она стала просить: «Игорь Владимирович, Игорь Владимирович!» А я ей ответил: «Нет, ни за что!»
В результате я набрала маленькую кастрюльку холодной воды и, отчетливо понимая, что делаю сейчас то, что Настька не забудет никогда, и что, возможно, определит не только ее дальнейшее отношение к папе, но и ее будущие отношения с миром мужчин, вылила всю воду на голову Игоряше, стараясь не попадать в уши, которые у него болят одиннадцать месяцев в году.
Игоряша задохнулся, ойкнул, всплеснул руками и отчаянно зарыдал, упав головой на стол. Да господи! Мне пришлось обнять его, рассказать, что он самый замечательный отец в мире, пообещать за Настьку, что та никогда его не разлюбит.
— А ты? — тут же поднял голову Игоряша. — Ты меня не разлюбишь?
Что мне было сказать ему? На каком языке? Чтобы он понял, но не прыгнул со второго этажа, а Настька бы не поняла? Ее бы надо было давно прогнать с кухни, но она стояла рядом.
— Нет, Игоряша. Не разлюблю, — сказала я и мельком посмотрела на Настьку.
Показалось мне, или в глазах девятилетней дочери я увидела жалость? К кому из нас? Люди, вырастая, быстро забывают, как много они понимали в детстве. А вот я ведь помню, как мама с папой поклялись умереть в один день. И что я чувствовала тогда. Так ясно и прозрачно. Я все понимала. Что это несправедливо. И что они говорят искренне. И что они больше любят друг друга, чем меня и Андрюшку, чем саму жизнь. Про Бога я не думала в девять лет, такой категории не было, я это точно помню. А было мне именно девять лет.
Я обняла и поцеловала Настьку. Постаралась обнять так, чтобы она почувствовала, что она очень мне нужна, что она — моя, родная, что мама все равно ближе и важнее, чем папа. Ну ведь это так? Так придумано природой, не нами.
Настька прижалась ко мне — вжалась в меня. Я знаю это чувство, я помню его тоже с детства. Как хотелось иногда вжаться в маму, раствориться в ней, в ее большом и бесконечном тепле. И когда тепла этого не стало, как же его иногда не хватает.
— Всё? — спросила я Игоряшу. — Иди умойся, и чтобы Никитос тебя таким не видел.
— Мне уйти? — растерянно спросил Игоряша.
— Возьми деньги, Настьку… — Я почувствовала, как напряглась Настька, крепко прижавшаяся к моему боку. — Или ладно, она пусть помогает Никитосу — всё равно он стёкла один не соберет. А ты быстренько сходи в магазин, а то я совсем запустила хозяйство.
— Что купить? — Игоряша с готовностью взял ручку, лежавшую, как обычно, у нас на кухонном столе, и салфетку — чтобы писать список.
Как я ненавижу эти его списки! Игоряша пишет списки всегда — перед тем как поехать отдыхать, на отдыхе — что привезти маме, что не забыть посмотреть, как распланировать оставшиеся деньги и дни, причем списки эти абсолютно бесполезные, он все равно все делает не так — забывает, или я ему не даю следовать «списку». Пишет списки, что купить в магазине, и потом список этот найти в магазине не может, пишет списки, на какие фильмы сходить и что обсудить с детьми…
Что в этом плохого? Ничего, кроме того, что я ненавижу выражение «по списку». Кроме того, что я не люблю Игоряшу. Со списками и без.
— Купи всего. Чтобы жилось радостно.
— Хорошо, — согласился Игоряша, подумал и переспросил осторожно: — А это в каком смысле? Купить тебе вина?
Я вздохнула.
— Игорь, возьми три тысячи рублей и ни в чем себе не отказывай. И давай быстрее. Завтра всем рано вставать.
