Я знаю и этот класс, там учатся Катя Бельская и Слава, перекатывающийся своим большим торсом по парте. А также Будковский с магической формулой «Чё?» и его приятель Вова Пищалин. Да, теперь в этом классе отличников точно будет меньше. Завуч пока не в курсе, что сегодняшнее сочинение они написали в основном на двойки. Я успела проверить на седьмом уроке, пока ждала педсовет. Даже не пришлось никому ничего снижать по «штрафным баллам». Я не могла себе представить, чтобы дети до такой степени ничего не понимали в прочитанном, не умели анализировать, не находили обычных слов для выражения одной-двух мыслей, не имели этих мыслей вообще. Я подумала и подняла руку.
— Да, Анна Леонидовна? — напряженно спросила меня завуч. — Вы хотите что-то спросить?
Я мельком увидела, что несколько учителей посмотрели на меня, когда я вставала, не то чтобы сочувственно, но… скажем — доброжелательно. Историк Евгений Борисович, например, которому Роза в первый день советовала ко мне не приставать. И другие. Может быть, они тоже хотели бы это сказать? Или говорили когда-то, а потом — замолчали?
— Я должна предупредить, что в этом классе вряд ли будет пять отличников. По русскому и особенно литературе там только одна девочка, от силы две, знают на пятерку. Остальные списывают, не знают ничего, не могут выразить своих мыслей, не читали Чехова…
— Анна Леонидовна! — прервала меня завуч. — Мы с вами отдельно побеседуем, хорошо? Вы у нас человек новый, многого не понимаете…
— А что я не понимаю? — пожала я плечами. — Я вижу, что дети не читают программных произведений. Скачивают рефераты с Интернета, играют в телефоне на уроках, общаются с товарищами он-лайн все сорок пять минут, а пишут при этом с грубейшими, невозможными ошибками. Я не поставлю пятерок за такие знания. И четверок не поставлю.
— А вот вы и научите их и читать классику, и писать без ошибок! — натужно засмеялась завуч. — Вы же не хотите, Анна Леонидовна, да, да, я скажу при всех, вы же не хотите, чтобы труд всех остальных учителей пропал даром из-за вашего упрямства? Чтобы школа скатилась в рейтингах на последнее место, из-за того, что вы, видишь ли, не хотите поставить пятерки… — она осеклась, прокашлялась. Посмотрела на директора.
Та, благожелательно улыбаясь, несколько раз помахала рукой, усаживая меня жестом. И встала сама.
— Итак, коллеги, я очень рада, что у нас в нашем коллективе появился еще один демократически мыслящий педагог. Очень рада! — Директор оглядела всех, на секунду задержавшись взглядом на мне.
Мне показалось или я увидела в ее взгляде… жалость, снисхождение? Почему? За что меня жалеть? Или это было просто удивление? Она удивлялась, что я не понимаю очевидных вещей, не понимаю, как работает система? Но ведь работает же! Наша школа — действительно лучшая в районе, я поэтому сюда своих детей и отдала…
— Наш коллектив, — спокойно и уверенно продолжила директор, — отличается высоким гуманизмом и демократичностью. Все мнения выслушиваются, принимаются к сведению. Если учитель не справляется с классом, не может дать ему нужных знаний, мы ему поможем, не оставим в беде. Следующий вопрос — об отстающих учениках. Попрошу методическое объединение доложить о плане работы на оставшиеся полгода.
Полная учительница с медно-рыжими волосами стала докладывать о том, как предполагается подтягивать отстающих. Прозвучали фамилии. Некоторые я уже знала. К каждому ученику прикрепляется сильный ученик и учитель. Дело берется на контроль завучем.
В конце короткого доклада директор спросила:
— Вопросы есть?
— Да, — сказала я и, не дожидаясь разрешения, встала. — Я хочу спросить вот о чем: а есть программа по работе с яркими учениками, с отличниками, индивидуальный план обучения, что-то еще? С теми учениками, которые потом будут развивать экономику, науку, политику, культуру страны? Это первое. И второе. А зачем подтягивать отстающих? Зачем тратить на них время?
— Отвечаю по пунктам. Анна Леонидовна, повернитесь, пожалуйста, чтобы вас все видели! Разрешите представить вам, коллеги, Анну Леонидовну, нашего нового учителя русского языка и литературы. Человек в школе новый, но очень грамотный, и мы постараемся, чтобы Анна Леонидовна вписалась в наш дружный коллектив. Итак, ваши вопросы. Первое. С яркими учениками работать легче, для них есть специальная программа департамента образования, включающая олимпиады, конкурсы и так далее. Они участвуют, побеждают, развиваются. Второе. Подтягивать отстающих нужно, чтобы в стране не было безграмотных. Считайте, что это просто программа всеобуч. Все должны читать, писать, считать, знать физику, историю и так далее. Мне кажется, что даже обсуждать это странно. Но вы у нас человек со стороны, и я с удовольствием и пониманием отношусь к вашим сомнениям. Приходите, разберемся, если будут еще вопросы.
— Спасибо, — сказала я и села.
Мне нечего было ответить ей. Да и не надо было. Ведь права она — по большому счету. Не я. Она все правильно сказала. Формально, но правильно. Может, она думает в масштабах страны? А я — лишь в масштабах тектонических плит…
— Вы не правы, — подошла ко мне после педсовета очень полная и симпатичная учительница. — Я Ольга Ильинична, учитель французского. Вот понимаете, у меня дочка — очень слабая. Мне ее жалко. Она учится в другой школе. И когда я занимаюсь с отстающими, сочувствую им, уделяю им много внимания, больше, чем всем остальным, я всегда надеюсь, что кто-то так же отнесется к моей дочери.
Я смотрела в круглое, доброжелательное лицо учительницы. Она так искренне говорила. И такую ахинею. Ведь она закончила институт, судя по отсутствию говора, — московский. Она отучилась пять лет, сдала госы, как минимум двадцать экзаменов и кучу зачетов. Наверно, умеет говорить по-французски, или хотя бы писать и читать. Почему же я слышу от нее сейчас такие странные слова? Понятно, у нее своя правда…
— Это не резон, — постаралась как можно мягче сказать я, чтобы не обидеть Ольгу Ильиничну. — У меня сын балбес и обормот, ходит сейчас в гипсе, даже в гипсе умудряется драться. Что же мне, всех балбесов жалеть и выделять? А драчунов в особенности?
— Так их же правда жалко! Они же самые незащищенные! Поэтому и дерутся! Свое место отстаивают… — светло улыбнулась учительница. — Да нет, я обожаю умненьких, ярких детей. Вот Катя Бельская, я все время ее матери говорю: «Ну зачем вы ее в нашей школе держите! Отдайте в гимназию, где все такие, как она!»
— И разлом тектонических плит усилится… — проговорила я.
— Что, простите? — вскинула белесые, почти невидимые на лице брови учительница.
— Громадная пропасть между детьми. Они этого не знают. Насколько они разные.
— Так это же хорошо! — радостно воскликнула учительница. — Это залог прогресса!
Я не стала продолжать разговор. Мы говорили о разном. Как выражается Андрюшка, о зеленом и красном. Не успела я подумать о нем, как он позвонил. У нас так бывает очень часто.
— Как там наш раненый боец?
