— Ты давно стоишь?
Варя подняла на меня заплаканные глаза.
— О господи! Ты плакала? Почему?
— Я думала, ты не придешь.
— Хорошо, я… куплю тебе телефон. Ты мне будешь звонить, ладно?
Она радостно кивнула, крепко схватила меня за руку, и мы пошли.
— Мам, а что в жизни главное?
— Мм… — Я вздохнула. — Сейчас скажу. Любовь. В широком смысле… всякая любовь… к детям, к родителям, к Богу. Когда люди влюбляются — тоже…
— И к собачке?
— Конечно.
— Почему ты тогда собаку мне не покупаешь?
Я посмотрела на нее:
— Ответь сама.
— Потому что у нас места нет, — вздохнула Варька. — Мам, а Татьяна Евгеньевна сказала, что главное в жизни — не врать.
— Ну-у… Да… Это важно… Но… — Я покачала головой. — Сложный вопрос…
— Это неправильно?
— Это… правильно. Но бывает ложь во спасение… А почему она так сказала?
— Она спросила, что такое богатый человек. А я подняла руку и сказала: «Это мой папа». А она сказала, что я вру.
— А ты?
— А я сказала, что это она врет.
— Понятно.
Мне стало понятно, что нужно подыскивать другую школу. Вон на Живописной лицей — семьсот долларов в месяц, в классе девять человек… Кормят икрой и свежайшими клинскими продуктами… Компьютеры все с плоскими мониторами… Правда, кто дал гарантию, что туда берут только умных и добрых учительниц? Хотя бы добрых…
— А потом что было?
— Потом она меня по голове погладила и стала рассказывать всем, что в жизни главное. Она сказала, главное — все задания выполнять и… еще что-то, я забыла.
— А-а… Ну ладно.
Значит, миленькая Татьяна Евгеньевна с вытаращенными глазами — очень добрая и, очевидно, глупенькая. Ох…
Вот как воспитывать детей, чтобы, с одной стороны, они четко понимали, где право, где лево, где добро, а где — ужас, край, куда подходить нельзя ни-ког-да, а с другой стороны, при этом воспитателю не быть категоричным и не оперировать безапелляционными суждениями? Был бы жив Сухомлинский, не поленилась бы, попросилась к нему на консультацию. Но не обсуждать же это с Татьяной Евгеньевной, которая всерьез спорит с Варькой, кто из них врет и богатый ли наш папа. Наш-то папа богатый, нам только от этого не легче… И почему, кстати, она сделала такой вывод? Варька моя всегда одета как куколка. Может, это я смахиваю на голодранку своими вечно заплаканными глазами и виноватой улыбкой?
Глава 9
Выйдя из лифта, мы увидели, что на нашей площадке перетаптываются милиционеры. На шум выглянула новая соседка, недавно переехавшая в наш дом, и тут же захлопнула дверь.
Возле нашей двери стояли вещи, много вещей в коробках, тюках. На большом ободранном чемодане сидела вспотевшая старушка в застиранной шапочке и очень старом пальто с драным воротником из мерлушки, кое-где зашитым прямо поверху. Из-под ног старушки выскочила омерзительная болонка с намазанными зеленкой проплешинами и бросилась на Варю. Я оттолкнула болонку от Варьки и спросила милиционеров:
— А что тут происходит?
Один недовольно показал на старушку:
— Вот, спрашивайте.
Старушка неожиданно протянула к нему обе руки:
— Видишь, сынок, в чем я хожу. Я пальто это еще при Леониде Ильиче брала. Восемьдесят рублей стоило…
Она продолжала тянуть руки к досадливо отвернувшемуся милиционеру. Он не понимал, что такое — пальто за восемьдесят рублей, и вряд ли слышал о Леониде Ильиче. Ему было года двадцать два.
Я посмотрела на ее рукава. Жалко, нет фотоаппарата. Да, вот они — перелицованные рукава: правый рукав на место левого, и наоборот — чтобы скрыть протертые до сеточки локти.
На лестнице послышались громкие голоса. И на площадку ввалился мужик с ярко раскрашенной женщиной. У женщины сразу бросались в глаза черные длинные волосы, разбросанные по плечам крупными локонами. Интересная прическа. От пары пахнуло табачищем, и до сих пор молчавшая Варька поморщилась и высказалась:
— Фу, а чем так пахнет?
Я посмотрела на мужчину и обмерла. Это был Гарик.
— А, пришла! — обратился Гарик ко мне. — Познакомься, тебе будет интересно. Это моя невеста, Эльвира. Эльвира, — он оглянулся на милиционеров, — ждет ребенка. Давай открывай дверь. Она устала. Ей нужно отдыхать.
— А… При чем тут, собственно, я?
— При том. Мы к тебе жить приехали.
— Гарик, ты что, сбесился? — спросила я и убрала ключи, которые до этого держала в руке. — Какая Эльвира? Какое «жить»? Ты что? У тебя есть квартира, вот в ней и живи.
— Э-э-э, нет, — засмеялся Гарик. — Вот моя квартира! И другой у меня нет! Ты что-нибудь еще видишь в своих очках?
— Что-нибудь вижу, — сказала я.
— Тогда читай. — Гарик сунул мне отксерокопированный листок какого-то постановления.
Я проглядела его.
«В связи с тем, что… По статье… Вселить Савкина Гарри Трофимовича по месту регистрации. Признать правомочным регистрацию матери, Савкиной Галины Петровны, и вселение будущей жены Фатхутдиновой Эльвиры Матсхудовны…»
— Бред собачий. Ничего не понимаю.
— Да не е. т меня, понимаешь ты или нет! — Он выдернул у меня листок. — Дверь открывай!
Милиционеры, услышав, что тон разговора резко повысился, подошли к нам.
— Так, ну разобрались?
— Нет. Давайте отойдем отсюда. На улицу, например. — Я взяла Варю за руку и пошла к лифту.
— X.. тебе! — ответил мне Гарик, нехорошо ухмыляясь.
А его невеста вдруг завизжала:
— У меня уже воды отходят! Мне в квартиру надо!
Я с сомнением посмотрела на ее живот, торчащий из-под ярко-голубого дутого пальто.
— А само постановление у тебя есть? — Я поняла, что тем не менее придется повозиться в этой грязи и разобраться.
— X… тебе! — опять бойко выкрикнул Гарик и прислонился к двери моей квартиры, сложив руки на груди.
Я посмотрела на милиционеров.
— Простите, а вас кто-то вызывал?
— Да вот, обратился гражданин, — неохотно объяснил один. — Помочь вроде вселиться по постановлению суда…
— А вы видели постановление?
— Начальник наш, значит, видел… Нам-то что… У нас что, дел других нет?
Я попыталась взять себя в руки и спокойно ответить милиционеру:
— Но суда никакого не было.
— Тебя на нем не было! Приходить по повестке надо!
