Я несколько раз глубоко вздохнула, нашла в сумке лучшее лекарство всех времен и народов — нашатырный спирт, понюхала прямо из бутылочки, пролив немного едко пахнущей жидкости на рукав. На тонкой замше серого козлиного пальто, предсвадебного подарка сбежавшего жениха, Виноградова номер один, проступило белое пятно. Я отвлеклась, рассматривая пятно. Похоже на улитку… Вот домик, чуть покосившийся, вот маленькие кривые рожки, вот маленькие кривые ножки… а улитка улыбается беззубым ртом и говорит, как в детской песенке: «А внутри меня тепло…»
А внутри меня — Максим Виноградов, еще никогда не видевший улиток. И я плакать не имею никакого права. Рыдать, отчаиваться и стоять, прислонившись к стене какого-то чужого дома. Я потерла пальцем быстро высыхающее пятно — ничего, на память останется. Подошла к проезжей части, взмахнула рукой, из рукава, как у Царевны Лебеди посыпалось… пакетик с золотой цепочкой, сердоликовое сердечко — подарки с гонорара моей Музе — Варьке, вдохновляющей меня на новые истории, да так же полетел и упал далеко в снег пузырек с нашатырем и невесть откуда взявшийся весь смятый киндер-сюрприз. Зато остановилась самая первая машина — чудесная лиловая иномарка. За рулем сидел симпатичный мужчина лет сорока трех.
— Ваша фамилия — не Виноградов? — спросила я, наклонившись к окошку, вместо того чтобы спросить, повезет ли он меня на «Октябрьское Поле».
— Нет, — ответил мужчина.
Удивительно, что он не спросил, не в Кащенко ли меня отвезти.
Я собрала рассыпанные вещи, села, спокойно доехала, заплатила сто пятьдесят рублей. У меня еще оставалось много, очень много денег от гонорара и аванса за следующие серии. Дома я аккуратно собрала самые нужные вещи в небольшой чемодан, попробовала его поднять — нормально. Плюс два килограмма с половиной — ноутбук. Плюс килограммов восемь — Максим вместе с плацентой и околоплодной жидкостью. Не потерять деньги. Закрыть внимательно все замки. И — за Варей в школу. Когда уходишь из дома во второй, в третий раз, вещей становится все меньше и меньше. Так, глядишь, все в кармане и будет умещаться. Паспорт, деньги и пузырек с нашатырем.
Перед уходом я написала записку на валявшемся в кухне журнале «Мой любимый сад»:
«Толя! Все-таки главное в мужчине не затылок, а честь, как бы немодно это ни прозвучало».
Перечитала, вырвала лист и запихнула его себе в карман.
Когда я спускалась в лифте, затренькал в сумке телефон на мотив популярной песенки, которую все время поет Варька. По-моему, ей нравится эта песня из-за строчки: «Я родителям врала, понима-а-ешь!» Я посмотрела на дисплей — звонил Анатолий Виноградов.
— Да, — сказала я.
Да, Толя, да. Я тебя видела. Да, мне понравилась твоя девушка. Да, она в сто раз лучше меня. В два раза моложе. У нее волосы цвета выжженной солнцем спелой ржи, вишневые губы и ясные серые глаза, никогда не видевшие гноя, желчи, блевотины и засохшей на подбородке у твоей пьяной подруги спермы твоего жениха…
Да, Толя Виноградов. Я — дура. Мне так всегда говорил Саша Виноградов. Я — доверчивая, неосмотрительная, не мыслящая себя без любви и без мужчины дура.
— Я сегодня пораньше приду, — сообщил Толя Виноградов теплым будничным голосом мужа.
— Да, — ответила я.
— Ты нормально съездила на киностудию?
— Да.
— Заплатили?
— Да.
— Ты хорошо себя чувствуешь, Ленуля?
«Ленуля»… — вот этой «Ленулей» он меня окончательно прибил к себе, гвоздиками. Меня никто и никогда так не называл за все тридцать восемь лет, что я мучаюсь на этой земле. Особенно если иметь в виду, что прежний Виноградов называл меня «Вама». Толя же произносил «Ленуля», и мне казалось, что в его рту перекатываются сладкие, ароматные лимонные леденцы, кругленькие, маленькие…
— Да, — с трудом ответила я и отключила телефон.
«Берега твоих губ — мой оберег», — напевал мне тут намедни влюбленный Толя Виноградов чужую сладострастную балладу. Да таких оберегов, как выяснилось, — пруд пруди! В любом киоске! Тридцать пять рублей за пару! Оберег!..
К черту! К едрене фене! К чертовой бабушке! Я швырнула телефон в полуоткрытую сумку, накинула пальто и вышла на улицу. Все, Толя Виноградов, ветеран неизвестной войны. Душа у него такая, что он мою душу, тоже такую, вот так хорошо понял. И на этой почве мы сошлись. Раз двести за истекший подотчетный период. Невзирая на объективные трудности, связанные с моим кенгуруподобным состоянием. Оно не помешало мне любить, верить, надеяться, терпеть и прощать. Ну, в общем, все как обычно. Как раньше.
Э-э, нет! Я даже остановилась. Вот насчет «прощать» — старые ошибки мы повторять не будем. Я столько раз прощала Виноградова, я так долго шла по этому пути, который моя мама в сердцах называет «славный путь Фиры Ландау»…
Я пошла неторопливо по направлению к Варькиной школе. Времени у меня было навалом, надо было чаю хотя бы дома выпить… Хотя сейчас — чем меньше жидкости, тем лучше… Три-четыре чашки в день. Полторы я уже выпила, не так много еще можно. Так что лучше потерплю. Попью, когда совсем невмоготу станет.
Я шла и вспоминала одну передачу. Ее вела довольно известная писательница, которую я очень не люблю за умничанье, искусственный русский язык и глубочайший скепсис. «Все так в мире кисло, господа, все так бессмысленно, все пошло и безрадостно. Зачем пишу? Чтобы вам стало так же кисло, как мне…» Когда я пробовала читать ее книжки, у меня было ощущение, что на меня наорала несчастная продавщица — не колбасы, нет, книжек или картин. Мне было ее жалко, продавщицу, я видела, что у нее или ранний климакс, или последний день перед началом месячных, я понимала, что она меня ненавидит просто так — я в орбите ее общей ненависти и дискомфорта. Но я еще несколько дней слышала ее слова — о том, какая я уродка, потому что зашла в этот магазин за тупыми книгами и проклятыми эстампами знаменитых картин…
На передачу была приглашена другая известнейшая писательница, которую я, наоборот, очень люблю, обожаю с детства за тонкие, смешные, чуть грустные фильмы, снятые по ее сценариям, за светлые, умные рассказы, у которых есть очень важное свойство — их хочется дочитать до конца и потом прочитать снова.
Ведущая все цеплялась к моей любимой писательнице — к ее личной жизни, к каким-то сомнительным эпизодам, о которых рассказывают сомнительные журналисты… Я все ждала, когда же любимая писательница, наконец, отбреет злую толстуху матом. Я сама лично слышала, как любимая ничтоже сумняшеся костерила по матушке редактора одного традиционного журнала, который последние десять лет отказывался по необъяснимым причинам публиковать ее рассказы. Но сейчас она отсмеивалась и все сводила разговор к покойной жене покойного Ландау.
Я знала давно, что жена знаменитого физика Ландау смирилась с тем, что горячо любимый и любящий муж не мог жить, не имея романов с другими женщинами. К старости дошло до того, что она провожала его на свидания, поправляла воротничок и расстраивалась, если девушка не приходила на свидание с ее мужем. Я это знала с детства. Это был один из невероятных для меня в то время компромиссов, который просто потряс меня. Рассказала это нам в девятом классе учительница физики Наталья Николаевна, которая физику знала плохо и не любила, а любила, наскоро объяснив новую тему, рассказывать о разных ученых и других известных людях вот такие истории… Потом я видела у моей мамы книжку из серии «Жизнь замечательных людей». Мама читала, возмущалась и советовала почитать мне.
