Мы вошли в темный зал, и я на секунду оглохла. Джампер мне что-то еще говорил, но я лишь видела, что зубы и белки у него засверкали, как у негра-людоеда в глупом триллере. Он махал руками и все смеялся, а чернила, которыми нам при входе нарисовали на руке какие-то знаки, в темноте фосфоресцировали, оставляя на несколько мгновений длинный зеленоватый след перед глазами. Во время танца волосы на макушке у Сереги опять встали дыбом. Он танцевал очень активно и пытался растормошить меня.
— Сережа, давай выпьем водички хотя бы, — попросила я через некоторое время. Сыр, которым он меня угощал дома, был такой соленый и напоминал подсохшую брынзу…
— Да здесь вода такая… — отмахнулся Джампер. — Одна «Фанта»! Дома попьем.
Джампер берег свои фантики на более важный случай, это было ясно. Но я хотела пить.
— Сереж… У меня ведь есть деньги… Ты же знаешь, я прекрасно зарабатываю… Уж на «Фанту» точно, даже с пирожком… Только скажи, где здесь можно поменять доллары?
— Натали, все будет на высшем уровне!
Я поменяла доллары в подозрительном закутке прямо в здании дискотеки, купила себе огромный стакан ледяной колючей «Фанты», сразу выпила его и заказала себе белый мутный ликер, пахнущий кокосовым кремом для рук.
— Натали? Все отлично? — тревожился Джампер. — Как насчет орешков?
Я ела горькие орешки, запивала ликером и снова шла танцевать. Но тоска, сцепившая меня еще у пустого холодильника на его кухне, вылезала вместе со мной на механизированный подиум, где местные хорошенькие девчонки в сильно спущенных штанах задорно притоптывали под рэп. Ребята в основном стояли по стенкам и сидели за столами.
— Пошли, Сережа, а?
— Тебе не понравилось, Натали?
— Понравилось.
Дома Сережа, чокаясь за коммунизм и высший результат, допил чин-чин компот. Потом он неожиданно взял гитару. Не настраивая ее, он спел мне свою единственную песню. Хорошо он помнил только слова припева и заменял ими все остальное:
— Уня, уня, у-ня-ня, — разносился по пустым комнатам зов любви Джампера. Потом он раскрыл шкаф и, хохоча, показал мне стопку презервативов.
— Натали, для кого это, а?
Тоска дунула мне в висок чем-то горячим. Я положила обратно в полупустую сумку свитер и косметичку, которые только что достала, и пошла к двери. Джампер быстро сообразил и вытянулся у выхода.
— Натали, ты куда?
— Сережа, мне надо уйти. Мне надо в Москву.
«Мне надо к нему. Мне надо к нему, а ему ко мне не надо… Но мне — невозможно, невыносимо без него, без его глаз, голоса, рук, мне без него нечем дышать… незачем делать следующий вдох…»
— Натали…
— Отойди, у меня нет времени.
— Ну, подожди… Я хотя бы отвезу тебя на вокзал.
Даже растерявшийся, Джампер был совсем не трогательный.
* * *
Трогательным был только мой любимый Комаров, когда звонил мне поздно ночью, и рано утром, и в середине дня, и на работу, и домой, и домой к моей маме, уже давно мечтающей о внуках. Звонил из ванной, из машины, из банков, от друзей, звонил из своей странной, временами одинокой, супружеской постели. Звонил и доверчиво произносил:
— Ля…
— Чего тебе? — отвечала счастливая я.
— Спи дальше и говори со мной. — Мой нежно любимый человек улыбался в трубку, и родной голос заполнял все мое существо. — Ля, ты меня любишь? Скажи!
— Что там за музыка? Радио, что ли?
— Музыка?.. А, ну, это… наверно, я пою.
— В такую рань?
— Я люблю тебя. А ты?
— А я нет… — смеялась я. Никакого радио там не было. Это звенела и тоненько пела моя глупая душа, и счастье разливалось до самых кончиков пальцев.
— Ля? Ты там не ревешь, случайно? Душа моя, ты что это?
— Я люблю тебя! — Как важно было сказать это и как единственно необходимо услышать ответ. — Комаров… Я так люблю тебя! Не бросай меня, пожалуйста!
— И не мечтай. Спи, моя хорошая.
Это было очень давно, в другой жизни. И если бы не имя, которое от нее осталось, от этой жизни, волшебной, сумасшедшей, звенящей, опрокинувшей и перевернувшей меня, то я бы не верила, что это все когда-то со мной было… Через неделю нашей внезапно вспыхнувшей влюбленности Комаров радостно сообщил мне:
— Я придумал тебе имя!
— У меня есть имя…
— Да, конечно! Но я такое имя придумал… Послушай внимательно: Наталья — Наталя — нота ля — Ля… Нравится?
Я пожала плечами и не сразу поняла, какое замечательное, нежное и точное имя — мое имя, которого никто до этого не знал, — открыл мой любимый. Он был очень романтичный человек — в то далекое время, когда любил меня…
— Натали!.. — Голос Джампера скрипел и ввинчивался мне в голову. — Натали! Тебе плохо? Сядь, посиди…
Старенький Буратино беспомощно топтался около меня, пытаясь пристроить меня на стул.
— Мне надо идти… мне… — Я попыталась встать и увидела, как растерянное лицо Джампера поплыло мимо меня, в сторону, вверх… Я закрыла глаза, чтобы не так кружилась голова. — Куда ложиться? Сережа…
* * *
Следующее утро было холодное и блеклое, та южная дорога ночью из аэропорта только зря обещала. Меня колотило в моем коротком белом плаще, едва прикрывавшем шорты.
Джампер показывал мне Киев, как сбесившийся экскурсовод. Мы ездили из конца в конец, чтобы выйти на пять минут, посмотреть что-то невнятное и поехать обратно.
Как и в Москве, Джампер молчал. В Москве это меня почти устраивало. Мы садились в машину и по нескольку часов молчали. Гуляли и молчали, ели и молчали.
Один раз мы все-таки поговорили. Я решила поделиться с ним своими наблюдениями за людьми. Почему, например, с кем-то рядом, умирая, воспрянешь, а кто-то способен погасить самое лучшее, приподнятое настроение за несколько минут… И дело не в словах, не только в словах. Вот один человек говорил мне: «Ты дура…» А я слышала: «Ты — моя, ты наивная, ты доверчивая, я так тебя люблю…» Для начала я спросила Джампера:
— Сереж, а ты веришь, что люди обмениваются не только словами, а еще и какой-то особой энергией? И что есть энергетические доноры и энергетические вампиры?
Был тихий розовый закат. Мы ходили в Строгине по берегу Москвы-реки. Джамперу отчего-то очень не понравился ход моих мыслей. Отвечая мне, он стал кричать, плеваться, кому-то угрожая, кого-то обвиняя и — чего я терпеть не могу — обращаясь со мной, как с настоящей дурой.
Я слушала-слушала и не выдержала:
— Послушай-ка, Джампер, у меня все-таки два гуманитарных в/о. Надо говорить не «транписценный», а «трансцендентный». Это раз. А два — это не имеет никакого отношения к твоей нижней чакре, если, конечно, под словом «щахер» ты подразумевал это, а не что-нибудь другое.
