— Дочь моя непраздная, куда это ты так припустилась? Спешишь?
— Нет, просто холодновато, — улыбнулась Алена. — А почему «непраздная»?
— Потому что беременная. Садись-ка в машину, довезу тебя.
Алена в нерешительности посмотрела на священника:
— Я обычно пешком до дому хожу. Надо много гулять. Спасибо.
— Матушка Татьяна в гости тебя давно ждет. Садись.
— Хорошо. Спасибо, — растерянно согласилась Алена.
— С праздником, батюшка! — поздоровалась с отцом Григорием пожилая консьержка в чистом подъезде нового дома, еще пахнущего краской.
— И тебя также, матушка. Будь здорова, — приветливо улыбнулся тот.
Старый дом пахнет жизнью, подумала Алена, проблемами, праздниками, и запах никогда до конца не выветривается, встречаясь с новыми и новыми оттенками каждодневного бытия живущих в доме людей. Воскресенья наполняют подъезд ароматами котлет, жареной курицы, пирожков… На чьей-то площадке стойко держится кисловатый запах вина, расползаясь вниз по лестнице, где-то табачный дым за годы пропитал стены так прочно, что его перешибить может разве что маленький веселый котенок, брезгливо вылезающий из собственных лужиц.
А новый дом пахнет краской, известкой… Подготовкой к будущей жизни. Пахнет так радостно, волнующе, как будто обещает, что ни у кого не будет ни описавшихся котят, ни соседей-пьяниц, что никто в этом подъезде не будет болеть, умирать, бросать друг в друга банками с томатной пастой и расписывать стенки тлеющими окурками.
В новом скоростном лифте они быстро поднялись на семнадцатый этаж.
— Высоко… — проговорила Алена, когда они вышли на площадке с панорамным балконом.
— Хорошо, что не двадцать третий, — кивнул священник и показал ей на красивую дубовую дверь. — Проходи, дочь моя.
Отец Григорий открыл дверь своим ключом. Им навстречу вышла миловидная женщина в длинном зеленом платье с ребенком на руках.
— Познакомься, матушка. Это Алена, лучший голос нашего хора.
Алена смущенно улыбнулась:
— Здравствуйте.
Жена священника с улыбкой кивнула, с интересом глядя на Алену:
— Здравствуйте, очень рады.
Отец Григорий энергичным движением снял уличные ботинки и прошел на кухню с пакетом фруктов, спросив на ходу у жены:
— А шалопаи где?
— Тема с французского звонил, задержался, Леша поехал за дисками куда-то… — Татьяна обернулась к Алене: — У нас мальчики погодки, десять и одиннадцать лет, а вот теперь еще девчонки-двойняшки… — И она поцеловала притихшую у нее на руках малышку в лобик.
Алена, не зная, что сказать, улыбнулась. Отец Григорий вышел из кухни с большой корзинкой фруктов.
— Ты отпустила уже Настю? — негромко спросил он у жены.
— Да… Она просила сегодня пораньше… — Татьяна объяснила Алене: — Помогает мне одна женщина, сама не справляюсь с таким хозяйством.
Отец Григорий, взяв гостью за руку выше локтя, повел в гостиную. Проходя по просторному, ярко освещенному холлу, Алена обратила внимание на несколько семейных фотографий, на которых узнала отца Григория и его жену с детьми. Взгляд ее привлекли две цветные фотографии, висящие чуть отдельно, — на одной улыбались юноша и девушка с альпинистским снаряжением, в горах. На второй юноша лет двадцати танцевал на полу, ловко удерживаясь на одной руке.
Алена невольно приостановилась, улыбка юноши показалась ей знакомой. Она перевела взгляд на священника:
— Это вы?
Отец Григорий развел руками:
— Грехи наши тяжкие. Что смысла скрывать. Господь все равно все знает.
— И простил? — неожиданно для себя самой спросила Алена.
Внимательно и весело глядя на нее, отец Григорий ответил:
— Позволил же мне служить ему. Значит, простил. Да и грех не самый тяжкий…
— А как бы он не позволил? — негромко продолжила Алена. — Кирпич бы на голову вам бросил или камень с неба?
Батюшка, опять мягко взяв ее за руку, распахнул большие двери гостиной, говоря при этом:
— Не ожесточайся, дочь моя, все проще. Хотя для современного человека это, наверно, обычное сомнение… Многие именно так бы спросили… Просто я слов бы на службе не находил, и в душе была бы тоска, а так в душе моей — вера, смирение и покой.
— Вера, смирение и покой… — повторила Алена, стараясь осмыслить каждое слово. — А свет?
— И свет, разумеется, — слегка улыбнулся отец Григорий. — Видишь, каких девчушек Он нам с Татьяной послал. Близняшки, но разнояйцевые, непохожие. И назвали мы их совсем по-разному. Черненькую — Марией, а беленькую — Глафирой. Глафира, видно, недовольна именем — чаще кричит. Вот слышишь голос погромче? Наверняка — она. — Священник прикрыл двери в комнату, но все равно было слышно, как громко и требовательно кричали малыши, и, действительно, раздавались два разных голоса. Один — тонкий, жалобный, другой — настойчивый и уверенный. — Так ты хотела со мной поговорить, дочь моя? — неожиданно спросил отец Григорий.
Алена удивленно посмотрела на него:
— Нет… — Но тут она вдруг подумала: а не рассказать ли священнику о своих страхах и всех непонятных вещах, которые происходили последнее время в ее жизни. — Не знаю…
— А ты присаживайся, располагайся.
— Спасибо. — Алена села на мягкий низкий диван и осмотрелась.
Если бы не огромная икона в противоположном углу от входа, ничто бы не напоминало о том, что это дом священника.
Отец Григорий сел напротив, внимательно глядя на нее.
— И все же?..
Алена нерешительно вздохнула:
— Меня, похоже, черти мучают, отец Григорий.
Священник явно не ожидал такого начала.
— Черти?!
— Ну… или бесы.
— Или бесы. Ага. А что они делают?
— Они… стучат ночью в дверь, крадутся за мной по вечерам, поджидают после работы у музыкальной школы и после службы у церкви… — Когда она все это вслух проговорила, то ей самой показались несерьезными собственные слова.
Но священник совершенно серьезно спросил:
— Они тебя за оградой ждут или у крыльца?
Алена посмотрела на него, пытаясь понять, поверил ли он ей.
— Наверно, за оградой… Я несколько раз слышала, как кто-то идет следом. Когда я иду, он — тоже, я останавливаюсь, и шаги стихают… А как-то видела машину, она ехала за мной… Ну, мне так показалось, что за мной…
— Хорошая машина?
— Вроде да…
— Марку, конечно, не знаешь?
Алена покачала головой:
— Не разобрала. Иномарка какая-то.
