.– Ну, хорошо. Почти угадал. Хотя дальше я думала о том, что бывают такие смертельные болезни души, с которыми нельзя прогуливаться среди людей.
– Ты думала про душевнобольных?
– Не только. Еще я имела в виду… м-м-м… ну скажем, растлителей малолетних, двоеженцев и…
– И присутствующих. Я понял.
Он действительно каким-то непостижимым образом сохранил удивительную способность догадываться не только о ходе моих мыслей, но даже о причине, заставившей меня о том или ином размышлять.
– Ты меня нарочно бесишь и провоцируешь, Егоровна. Зачем? Я ведь вообще-то очень управляемый. Моя жена, в отличие от тебя, почти с самого первого дня наших отношений знала, как, куда и сколько раз надо нажать, чтобы я, например, перестал злиться, или же встал с дивана и сбегал за пивом или…
– Она любит пиво? – перебила я его.
– Егоровна, какие же глупости тебя интересуют! Пиво люблю я. Спросила бы лучше – куда нажать.
– Ага, и сколько раз.
– Да, – важно кивнул Соломатько.
– Ты что, действительно такой дурачок? Тебе нравится, что тобой управляют?
Его-о-ровна… – протянул Соломатько с кислой физиономией. – Какая же ты косная тетка! Ну ладно, ладно – девушка. Косная, консервативная и негибкая. Вот ты мне скажи, ты к врачам ходишь? Если у тебя зуб заболит или где-нибудь пониже? Причем наверняка стараешься попасть к хорошим врачам, правда?
– Я поняла, можешь не продолжать.
– Нет, ты послушай. А если у тебя плохое настроение, ты кому звонишь? Самой умной приятельнице или же той, которая тебе поднимет твое настроение, любым способом? И ты ведь заранее знаешь, что именно она для этого сделает, а все равно звонишь. Так ведь?
Соломатько в роли доморощенного психоаналитика был забавен.
– Я звоню… ну, допустим, своей маме, она меня ругает – мама не выносит, когда я впадаю в уныние, кто-то из нас двоих плачет и бросает трубку…
– И ты успокаиваешься? – не дал мне договорить Соломатько.
– Нет, не угадал. И не переключаюсь с проблемы на ссору с мамой. Просто появляется дополнительный повод переживать.
Я, конечно, несколько лукавила. Если я кому и звоню в плохом расположении духа, то, скорее, Ляльке. И она действительно каким-то простым и загадочным образом не то что поднимает мое настроение, но меняет его. Я начинаю по-другому смотреть на свои неприятности. Хотя никогда не следую ее советам. Просто рядом с веселой и взбалмошной Лялькой я ощущаю свою необыкновенную мудрость и силу духа. Однако подтверждать сейчас Соломатьку, какой он умный психоаналитик, я не стала.
– Я поняла, что ты имеешь в виду. Твоя жена умеет… ну, скажем, модулировать твое настроение. Правильно? Знает, как повести тебя в нужную сторону, а как остановить, в случае чего. Знает, как натолкнуть тебя на какую-нибудь мысль или одним щелчком сбить с другой.
– Э-э-э, подожди, ты палку-то не перегибай. Модулировать! Я тебе кто? В мысли мои никто влезть не может, – забеспокоился Соломатько. – Вообще, знаешь – хорош! Тема закрыта. Жалею, что заговорил с тобой.
– На тему своей управляемости?
– Нет, двадцать лет назад, в метро. Идиот. Ехал бы себе и ехал. Сейчас бы премьер-министром был, а не безымянным советником у разных ублюдков, не досидевших свои сроки.
– При чем тут это-то? – удивилась я такой широте обобщения вреда, который я принесла, оказывается, бедному Соломатьку.
– При чем, при чем… При том! Ты у меня столько крови выпила, что… – Соломатько махнул рукой. Потом, посмотрев на пухлую золотистую подушку, разделявшую нас, он спихнул ее на пол. И остался сидеть, как сидел – на расстоянии вытянутой руки от меня.
А говорил-то он совершенно серьезно. Я смотрела на него и думала: то ли правда человек за жизнь меняется как минимум два раза, почти до неузнаваемости, – и вот передо мной совсем другой Соломатько, какого я не только не любила, но и не знала, то ли действительно в молодости мы отождествляем эфемерный идеал с кем-то, мало-мальски на него похожим. И вполне возможно, такого Соломатька, более жесткого, без шуточек-прибауточек, я точно так же бы полюбила – на веки вечные. Я вздрогнула от собственных мыслей, и, наверно, они как-то отразились у меня на лице.
– Что кривишься? Не нравлюсь? – без тени улыбки спросил он и очень ловко притянул меня к себе.
Не знаю, как у него строились на самом деле отношения с женой, кто кому подчинился с годами, но мною он действительно умел управлять, сознательно или бессознательно. И ведь мне это когда-то даже нравилось – то, что он улавливал малейшие нюансы моего настроения, а я подчинялась его воле, желаниям, растворялась в его личности, теряя ощущение себя. Так что еще неизвестно – кто из нас дурачок. И что же я удивлялась, что он стал жить с моей соперницей, а не со мной, с такой вот пластилиновой вороной?
Он не дал мне додумать эту не самую приятную мысль, потому что довольно бесцеремонно потеребил меня за мочку, продолжая крепко прижимать к своему теплому и объемному боку.
– Знаешь, что в тебе очень мило, Егоровна? То, что ты ничья! Не дергайся, не дергайся! В хорошем смысле. Пока ты не очень постарела, это как затянувшееся девичество… Понимаешь меня?
Во мне в этот момент боролись женщина и журналист. Журналисту было жутко любопытно, а женщине – не менее обидно. Я постаралась не обидеться. Как если бы он был гостем моей передачи, который вдруг взял и заговорил обо мне. Обнял и понял, какая я на самом деле одинокая.
– Два вопроса: откуда ты это знаешь? Может, у меня просто образ такой? И второе – а как же борьба самцов?
Соломатько весело посмотрел на меня:
– Гм… Пожалуйста: два ответа. Бороться за самку не пришлось в жизни, уж извини, Егоровна. Ни с себе подобными, ни с судьбой или еще с чем. А насчет тебя откуда знаю? А я и не знаю. Я это чувствую – всеми органами, которые можно назвать и о которых лучше умолчать, дабы не вводить тебя в краску и искушение… Так вот, я точно знаю, что ты ни с кем не срослась за те годы, нет у тебя этой… сиамской половинки. Когда один еще не успеет подумать, а второй уже бежит, куда надо. Не нравятся мне сросшиеся с кем-то женщины. Жена она чья-то, не жена – не так важно. Бывают и любовницы, с таким прилипшим, вросшим за многие годы… э-э-э… – Он замялся, видимо подбирая слово поприличнее.
– А ты сам – как? Сросся со своей женой? – быстро встряла в паузу я и освободилась от подозрительно крепких объятий. Подозревала я в равной степени и его, и себя. Больше себя – сопротивляться мне совсем уже не хотелось.
– Его-оровна… – поморщился Соломатько. – Ну мне ли тебе рассказывать! Кто из нас специалист по женским историям? Ведь ясно же, что с годами только женщина привыкает к своей так называемой половине, в том смысле, что срастается. Потому что мужчина тоже привыкает, но совершенно в другом смысле – ему становится нестерпимо скучно. Скучно! Понимаешь?
