– Ха! – ответил Валентин Федорович, но больше не нашелся, что сказать.
Я же пошла на кухню, где не было слышно митинга и не было видно дороги, по которой все мчалась и мчалась куда-то, в неизвестную мне жизнь, где нет меня и Маши, приземистая переливчато-синяя «Хонда», с молчаливым, равнодушным водителем, едва заметно кривящим красивый, будто нарисованный рот и постукивающим по рулю пальцами. «All of me… "Why not take all of me?.. Darling, can't you see? I'm not good wi-i-i-thout you…» «Без тебя…» Совсем как в былые времена…
– Вообще зря ты его пустила.
Я вздрогнула, потому что не ожидала услышать чей-то голос. Но это сказала я сама, просто озвучила свой въедливый внутренний голос.
– Столько лет не пускала, на звонки не отвечала, а тут пустила.
– Ничего не зря, – пожала я плечами. – Теперь я точно знаю, что ждать больше нечего было.
– А то ты раньше не знала! – продолжал ехидничать внутренний голос, просто чтобы поспорить.
– Не знала, – упрямо покачала я головой, включила чайник и залезла в холодильник.
Когда-то после любовных сцен с Соломатьком я никак не могла насытиться – ела, несмотря на свой капризный желудок, все подряд и при этом прекрасно себя чувствовала. Сейчас же я ощущала, что если срочно не выпью двадцать пять капель валокордина и не заем его ложечкой антацидного препарата, то меня может стошнить. Мне было плохо, тошно, все болело – сердце, голова, кололо печень или селезенку, я точно не разбираюсь, но что-то ныло и тянуло внутри живота.
На кухне я взглянула на свое отражение в длинной зеркальной дверце шкафа. Меньше всего я сейчас была похожа на женщину, которая некоторое время назад была счастлива в любви… Как все-таки лукавы слова!
Из-за длинной, почти в пол, так неожиданно понравившейся Соломатьку тонкой юбки в мелкую продолговатую клеточку и легкой маечки на лямках я показалась себе похожей на сильно испуганную учительницу гимназии, которую застали полураздетой в коридоре. Что бы сказала мне моя прабабушка, действительно преподававшая в гимназии, о моем сегодняшнем опрометчивом поступке? Хотя, возможно, она бы и поняла мой романтический порыв… Я ведь не такого ждала…
Я показала самой себе козу, остановив бесплодные сожаления, и поскорее выпила лекарства. От вонючего валокордина мне стало совсем противно во рту, а от белой мятной суспензии привычно онемела гортань. Лекарства перебили странные запах и вкус, оставшиеся у меня от наглого, или чудного, или подлого – я так и не разобралась – визита Соломатька. Запах несвежего, подкисшего полотенца и терпкий, горьковатый вкус человеческого семени.
* * *
– Егоровна, чегой-то ты в такой транс впала? – вывел меня из глубочайшей задумчивости негромкий, но вполне веселый и какой-то домашний голос Соломатька. – Ну, господи, не хочешь – не говори.
– Чего «не говори»? – Мне трудно было вернуться в реальность из тех воспоминаний.
– А ничего уже не говори. Проехали. Спрятала ты Машу, не спрятала тогда – какая теперь разница, правда? – вполне дружелюбно продолжил он и даже приобнял меня.
– Ты меня тогда обидел, – сказала я неожиданно для самой себя и убрала его руку. Когда-то это была правда и моя боль. Но зачем говорить об этом теперь – и тем более ему?
– Чем же я тебя, Егоровна, милая, тогда, как ты выражаешься, обидел? Я тебя, помнится, любил…
– Нет, Игорь, – пришлось вступить мне с ним в довольно унизительную дискуссию. – Это ты меня заставил себя любить. И вообще вел себя как бессловесная, тупая скотина.
– Похотливая и мерзкая скотина, – охотно подхватил Соломатько. – Ужасно. И представь, потом, как сейчас помню, поехал еще к кому-то, не помню… Я же неразборчивый кобель, имею все, что движется, – ты так считаешь, похоже?
– Не знаю, – покачала я головой. – Думаю, ты потому ко мне и примчался, столько лет спустя, что редкая дура позволит так с собой обращаться. Ничего не получая взамен, даже слов и обещаний. Я уж не говорю про тепло и любовь и всякую подобную фигню.
– Его-о-ровна… – поморщился Соломатько. – Ну воздержись при мне от этой своей феминистской позы, а? Не опошляй так все, прошу тебя!
– Хорошо. – Я встала. – Пойду-ка я, а то, боюсь, дочка меня неправильно поймет – торчу тут у какого-то дяди целыми часами.
– Воздержалась, оно и видно, – вздохнул Соломатько. – А что с моим десертом, кстати? Я же сказал, где взять печеньице.
– Да, точно, чуть не забыла. Десерт!.. – Я вынула из огромного кармана Машиных безобразных штанов, в которые опять обрядилась после вчерашнего свидания с Соломатьком, сотовый телефон и протянула ему. – У тебя есть несколько минут, чтобы позвонить кому ты хочешь.
– Маш… – Соломатько сначала замялся, а потом все-таки попросил: – Выйди, а?
– Ты, что, с ума сошел? Никуда я не пойду.
– Хорошо, сама номер набери мой домашний. И… выйди. Не заставляй меня унижаться. Не хочу при тебе…
– Нашел дуру! Я выйду, а через полчаса отряд омоновцев нам с Машей печенки вырезать будет!
– Да кому мы с тобой, Егоровна,, нужны до такой степени, чтобы печенки вырезать, – горестно покрутил головой Соломатько. – А то, что ты – дура, это даже не подлежит обсуждению. Я про то наше с тобой свидание.
– Я тебя тогда еще любила, а ты надо мной надругался.
– Дура. – Он покачал головой. – Вот дура-то. Да ты из меня веревки могла тогда вить. Сказала бы: «Приходи навсегда. Пропаду без тебя» – пришел бы. Скорее всего.
– Ага, а в тот день встал и молча поехал вот на эту самую дачу.
– Конечно, – удивился Соломатько. – А куда же мне еще ехать было? Хотя этой дачи, кажется, еще не было… Но была другая. Неважно. Странная ты все-таки, Машка. Что, не видела разве, что я в тебя тогда снова влюбился?
– Влюбился? – переспросила я; – Каким местом?
Соломатько махнул рукой:
– Не собираюсь отвечать на провокационные вопросы. Чем смог, тем и влюбился. Потому и приехал. Все бросил, и… Не знал, с кем ты, пустишь ли меня, просто приехал, смело и однозначно. А когда приехал, и… там… всякое разное… то еще больше влюбился. Так что, спрятала-таки дочку Машу, а, Егоровна? Лучше бы ты сама спряталась, а ее мне показала. А то ведь я, действительно, так и не видел ее ни в восемь, ни в десять лет…– Он говорил так расслабленно, так по-дружески, а мне почему-то стало совсем нехорошо от его тона.
– Иди ты к черту, понял? – Я сама не заметила, когда ярость, копившаяся, видимо, долгие годы, вдруг подошла так близко к горлу, что мне захотелось по меньшей мере наорать на Соломатька, а еще лучше стукнуть, чтобы он перестал иронично и высокомерно рассуждать о том, что разрывало мою душу пятнадцать лет.
– Понял. – Соломатько зевнул. – И все равно повторю: ребенку нужен отец. Машу ты у меня много лет назад, стало быть, отняла, но убеждения этого не отнимешь. Вот так-то, Егоровна!
