Но навстречу мне никто не выскочил, а сидящий в расслабленной позе водитель с таким знакомым аккуратным профилем даже не пошелохнулся. Я прошла мимо, открыла дверь магнитным ключом и, уже входя в подъезд, почувствовала, как кто-то сзади не дает закрыть дверь.
– Хорошая юбочка, – сказал Соломатько. И больше не проронил ни слова.
Я тоже молчала – во-первых, не зная, о чем говорить, а во-вторых, соображая, мог ли он видеть, как я волокла Машу. И одновременно пытаясь рассмотреть в тусклой панели лифта свое отражение. Я никак не могла вспомнить – успела ли я все-таки подкраситься или только подумала, что надо бы. Не вспомнив, я тихонько, как бы невзначай, потрогала тыльной стороной руки рот.
– Все в порядке, – сказал Соломатько одними губами и обычным голосом добавил через несколько секунд: – Помада цвета спелый персик. Видел тебя вчера по телевизору. Отлично смотришься.
– А говорю как?
– Говоришь? – Он так удивился, будто я спросила, как я делаю сальто. – Ну-у… тоже… связно… Тебя хорошо красят… такая прямо… – Он покрутил рукой, показывая, какая я становлюсь, когда хорошо накрашена нашей гримершей Сашей.
Судя по тому, что он показал руками и лицом, получилось, что я очень большая, кокетливая и не могу сосредоточить взгляд на каком-то определенном предмете.
Я неуверенно улыбнулась, кляня себя в душе за то, что растерялась, и потом все-таки спросила:
– Так что ты хотел-то? Какой у тебя разговор? Он помотал головой и прошептал:
– Тс-с-с… Дома…
А дома было такое, что ни тогда, ни сейчас у меня не найдется слов, чтобы описать. Одно только я знаю – так нельзя. И все тут. Конечно, мне было поделом.
Зачем я слабовольно, непонятно на что, на какие слова или перемены в жизни надеясь, впустила его? Мне казалось, что теперь уж моя любовь ушла насовсем. И мне было ее бесконечно жаль. Зачем было так издеваться над своей собственной душой и памятью? Взяли мою любимую урну с бережно хранимым пеплом – с прахом моей драгоценной, единственной любви и вытрясли в помойное ведро. Чего хранить дома всякую ерунду! По крайней мере, многие годы после этой встречи так мне казалось. Когда я вдруг начинала грустить – о любви, о самой себе, влюбленной, а не разочарованной и совершенно спокойной до, во время и после всех своих свиданий, я напоминала себе: «А не хотела бы ты еще раз так?» – «Нет. Ни за что. И никогда», – отвечала я самой себе и успокаивалась.
Хотя, кажется, Соломатько-то остался доволен.
– Егоровна, помнишь анекдот про корову? – спросил меня Соломатько на прощание.
– Нет, – ответила я. – Не помню. Замой на рубашке подозрительные пятна. И возьми фен, высуши.
– Высохнут сами! – отмахнулся Соломатько. – Как же ты не помнишь? Ты еще лет девять назад ревела целую неделю, когда я тебе его рассказал. Там много всякого, а потом корова говорит…
– А потом корова говорит, – кивнула я: – «А поцеловать?..»
– Так глупая же корова, а, Машка? Как считаешь?
– Глупая, – улыбнулась я. – Иди, Игорь, у меня что-то голова разболелась. И тему надо к эфиру готовить. Иди.
– А поцеловать? – оживленно спросил Соломатько, страшно довольный, вероятно, что не пришлось пить чай и разговаривать. Ведь сколько всего пришлось бы сказать! Два раза власть в стране успела поменяться за то время, что мы не виделись!
– Это корова спрашивает, Игорь, не путай. Иди лучше. – Я убрала его руку со своей ноги.
Соломатько перестал улыбаться:
– Свет, перебираешь. Где, кстати, дочь? Хотелось бы повидать. И вот тут еще кое-какие взносы…
Он достал портмоне и неопределенно помахал им. Я открыла входную дверь:
– Маша на юге, с бабушкой. Все, иди.
Я мягко, но категорично подтолкнула Соломатька к двери, заперла ее, легла на диван, всплакнула малость, разгрызла несколько крохотных таблеточек валерианки и уснула.
Проснулась я от того, что соседский Чиз прокашливался и ритмично постанывал:
– Ол оф ми! Уай нот тэйк ол оф ми! Бэйби, кент ю си, ай эм нот гуд ви-и-и-заут ю…
Когда он доходил до этого «ви-и-и-заут», то начинал почему-то дико хлопать крыльями и повизгивать.
– За-ра-за драная! Заткнешься ты или нет со своим «визаут»?! – отчаянно крикнула хозяйка Чиза, Светка, джазовая барабанщица и моя подружка, и кинула в своего любимца чем-то звенящим, что рассыпалось и покатилось по всему полу, то есть моему потолку.
Я засмеялась. Голосок у Чиза не добирал двух октав до низов Эллы Фицджеральд, чьему творчеству он так безыскусно подражал, но все равно выходило забавно и трогательно.
– Светка, не убивай Чиза! Лучше убей Воробья, он опять выл вчера всю ночь! Или покорми хотя бы! – прокричала я в потолок по направлению к углу с вертикальной батареей, где у нас в доме находится акустический секрет. Умеючи можно переговариваться с любым этажом. Надо только знать, как говорил когда-то Игорь Соломатько, направление ветра…
– Приди сама и убей обоих, засранцев, поспать перед концертом не дали! Один глотку дерет, другой жрать без конца просит!– проорала Светка в ответ. – А это кто сейчас выходил из подъезда? Бывший?
– Не-ет! – ответила я, чувствуя, как слезы снова подступают к глазам. – Показалось! Просто похож!
– А мне тоже показалось! – встряла в разговор доцент театроведения и собачница Людмила Михайловна, живущая на два этажа выше. – Такая морда, думаю,"знакомая! Не Светкин ли бывший хахаль, сволочь, подвалил вдруг? А машина какая навороченная! Где только наворовал?
– Да он всегда где-то ворует! – ответила за меня моя подружка-барабанщица. – Свет, не горюй, собирайся, пойдем на концерт! С классным мужиком познакомлю – подтянутый, спортивный! Разведенный! Вообще весь из себя суперспонсор… Хотя тебе это не надо…
– А сама-то ты чего? – вяло ответила я, не надеясь, что Светка меня услышит.
– А сама она е… не пойми с кем, – вдруг ответил с употреблением грубой нецензурной лексики сосед сбоку Валентин Федорович, одевающий в праздники загадочный орден в виде золотой ромашки с темным рубиновым ромбом посередине. – Ей что спонсор, что какой козел из Мухосранска, был бы член поувесистей…
Наш женский стояк попритих, но не из-за матюков Валентина Федоровича, а, вероятно, в задумчивости – что же, выходит, жили-жили, и не знали всех секретов нашего дома? Что параллельные квартиры тоже слышат наши девичники, когда мы, собравшись по утрам или, реже, по вечерам (у меня, например, вечером дома Маша), обсуждаем насущные проблемы жизни.
– Между прочим, Валентин Федорович, – все-таки возразила я, боясь, что Светка расстроится (у нее как раз сейчас шел какой-то очередной бестолковый и трагический роман, и если она расстроится, то выпьет лишнего и опять подерется с кем-нибудь во время концерта), – между прочим, женские журналы надо читать. Увесистый член – это большое несчастье для женщины.
