– И где же?
– А под диваном.
Я точно знала, что раньше под диваном ничего не было. Значит, Соломатько действительно ходит по дому, пока мы спим, а потом возвращается сюда как ни в чем не бывало.
– Достань, пожалуйста, лыжи, Егоровна. Не покатаемся, так хоть помечтаем, а?.
Подозрительно оглядываясь на Соломатька, я наклонилась и присела. Он, естественно, встал прямо за моей спиной и ненароком прислонился ко мне, когда я садилась.
– Ой, Егоровна, извини, не удержался. Просто ты ужасно симпатичная, когда лица не видно…
Я повернулась к нему, а он, шутливо прикрываясь руками, стал оправдываться:
– В том смысле, что когда лицо видно, то ты красивая, а вот сзади – симпатичная… Так и хочется привалиться к тебе разок, другой, третий…
Вздохнув, я достала из-под дивана две пары лыж.
– Я вообще-то не люблю кататься на лыжах…
– Ох, еще и на лыжах не любишь, а я думал – только… гм…
– А ботинки?
– Разберемся! – подмигнул мне довольный Соломатько и неожиданно спросил: – А Маша смеяться не будет, когда увидит, что мы на лыжах, гуськом, дружненько…
– Не знаю… Может, и ее возьмем? – неуверенно спросила я, в душе надеясь, что Маша все еще спит. И удивляясь, удивляясь сама себе.
Неужели это я? Умная, ироничная и равнодушная… За пятнадцать лет без него я и правда поверила, что я равнодушная и холодная женщина. Из всех мужчин мне больше всего нравились хорошо загримированные артисты, произносящие чужие слова. И часто, разговаривая на передаче с кем-нибудь из приглашенных звезд, я так жалела, что пришлось услышать его собственные слова – жалкие, неумные, себялюбивые и тщеславные… Любовников же своих терпела, пока надеялась, что вот-вот сейчас влюблюсь, вот еще немного, и я стану о нем скучать, и нуждаться в нем, и радоваться встрече…
А сейчас… У меня было ощущение, что кто-то невидимый взял меня за руку и ведет, и сопротивляться невозможно, бесполезно – так хорошо там, куда меня уводят…
Сама не зная зачем, я надела ботинки, казавшиеся совсем новыми, стараясь не думать, чьи они.
– Танины, ей покупали, но она в них ни разу не каталась, – ответил на мои мысли Соломатько и внимательно посмотрел мне в глаза: – Об этом думала?
Я смутилась и отвернулась. Вот тебе и на. Бежать, бежать надо отсюда, и как можно скорее!
– И не вздумай бежать и Машку уволакивать! Слышь, Егоровна?
– Откуда ты… – Я опустила руки и повернулась к нему.
– Почувствовал, как дуновение ветерка, дурного и промозглого. Ага, вот такое вдруг появилось ощущение.
Мы постояли друг напротив друга несколько мгновений, и я, как будто меня толкнули, очнулась. И резко отступила назад.
– Пошли?
– Ну пошли, так пошли, – ухмыльнулся Соломатько и провел рукой по моему плечу. – Ровненькие, ровненькие плечики какие…
Я, наверно, приостановилась, потому что он, хмыкнув, не сразу снял руку и проговорил:
– Молодец, Егоровна. В хорошей спортивной форме. Настоящая лыжница!
Я только покачала головой, не зная, кто меня больше удивляет – он или я сама.
Мы вышли на улицу. Было тихое утро, солнце едва пробивалось сквозь ровную плотную пелену облаков. В саду было необыкновенно красиво – белый, чистейший снег покрывал деревья, кусты. Я повернулась к Соломатьку, чтобы сказать ему о том, как красиво вокруг, но увидела его насмешливый взгляд и промолчала.
– Так, давай, Егоровна, ты впереди, я догоняю. Ну все, как обычно. Только не шпарь очень, а то у меня с утра что-то нога болит… Ударил, наверное, или потянул…
– Где болит? – тут же вскинулась я. Не хватало еще, чтобы от этих дурацких игр с ошейником на ноге у него действительно что-то заболело.
– Да вот, в колене… Ой… – сморщился он. – Даже не знаю, как пойду…
Я развернулась, как смогла, на лыжах и присела рядом. Что мной руководило – не знаю, и даже думать не хочу. Только я потрогала его коленку, крупную, ровную, и спросила:
– Так болит?
– Нет, внутри где-то… Ох… Да что ж это…
– Тебе, наверно, не надо на лыжах, а? – Я посмотрела на него, надеясь, что он придумал это просто так, чтобы я лишний раз побеспокоилась о нем.
– Погоди… Держи вот так ногу мою внизу, а я дерну… – Он действительно изо всех сил дернул ногой так, что я не удержалась и села в снег. – Все, кажись, Егоровна, прошло. А ты-то что приземлилась? Давай руку.
Он протянул мне руку без перчатки, и я дала ему свою. Соломатько рывком поднял меня с земли и тут же отпустил мою руку. А я еще долго как будто ощущала его крепкую горячую ладонь.
– Не грусти, Егоровна, боль у меня прошла. Сейчас такую опушку тебе покажу – закачаешься. Здесь вообще роскошные места. Вот все думаю наворовать у бандитов столько денег, чтобы уже ничего не копить, а только тратить. Поселюсь здесь навеки… Буду ходить и ходить по опушкам – зимой и летом… Вот, о тебе вспоминать… Как ты мне чашечку коленную вправляла.
Я вдруг почувствовала, что мои глаза наполнились слезами. Спроси меня, о чем я плакала, идя по прекрасному утреннему лесу на Таниных лыжах, утопая в снегу и Соломатькином голосе, который заполнял всю необъятную лесную тишину, проникая в каждую клеточку моего тела, я бы точно ответить не смогла.
Когда я вошла, переодевшись после лыжной прогулки, Соломатько стоял у окна лицом ко мне и сиял. Я невольно улыбнулась в ответ.
– А что, Егоровна, вообще хреново одной-то? – невинно осведомился Соломатько, все так же светло и дружелюбно улыбаясь.
Я вздохнула:
– Я думала спокойно выпьем кофе после спортивной пробежки, а ты… Ну ладно. Хреново в каком смысле?
– Хреново в смысле тошно, – перешел на вкрадчивые обертона Соломатько, еще и подмигнув.
– Как тебе сказать…
– Честно! Честно, Егоровна, как старому…
– Кобелю. Если честно, то иногда взгрустнется.
– И всего-то? – сощурился Соломатько, явно настроенный как следует подразнить меня игривыми намеками. – Разливай, разливай, кофеек-то, а то остынет. И плюшечку пододвинь мне, ту, попышнее…
– Да, именно взгрустнется, – я протянула ему булку, – когда я представлю, что вот был бы у меня приятный, молчаливый муж, с которым в субботу можно сходить в Консерваторию или в пиццерию, по погоде. Встретить там друзей… потом пойти домой под ручку… или за ручку…
– У тебя и запросики, Егоровна! Ладно, давай дальше. Какой, какой он, опиши поподробнее.
– Ну, какой… – задумалась я, представляя себе то соседа Максима, то еще какого-нибудь своего несостоявшегося жениха, и от этого мне стало вдруг так нехорошо, что я даже помотала головой. – Какой… С чувством юмора!
