— Сколько?
— Нет. Не то. Мне нужна работа. Но… я… дело в том, что я… поэтому я и… — Вот тут надо было сказать то, самое главное, что… Но язык не поворачивался.
И в это время зазвонил мой мобильный телефон. Я не отключила звук. Теперь, когда перестал трезвонить по пять раз на день Саша и никто не звонит по работе, в этом нет необходимости.
Я взглянула на дисплей. Номер был незнакомый. Я вопросительно взглянула на собеседника, он кивнул.
— Да? — ответила я.
— Елена Витальевна?
— Да.
— Ой, — человек в трубке громко и с облегчением вздохнул. — Значит, вы живы?
— Что, простите?
— Меня зовут Антон Быстров. Я продюсер кинокомпании «Антон и они». Никак не можем вас найти. Просто нам сказали, что вы… простите, умерли…
— Умерла? Кто сказал?
— Вы же нам оставили только домашний телефон. Дома у вас сказали… Но мы решили проверить, с трудом нашли ваш мобильный номер. Посылаем вам сообщения по электронной почте уже пятый раз…
Это, значит, я автоматически написала свой старый телефон, посылая им свои координаты…
— Да, правда, я не заглядывала в почту несколько дней. Нет, все в порядке, просто у меня сейчас дома… такие люди живут… временно… Они пошутили.
— Хорошо, слава богу! Мы хотели предложить вам контракт на ваш сценарий. Мы будем его запускать. И хотелось бы не откладывать. Сразу все подписать, побыстрее. Если вы уже, конечно, в другом месте не запустились… Так как?
— Да, хорошо, конечно. А… простите… Вы говорите — сразу? А…
Я взглянула на того, кто сидел в кресле и спокойно и внимательно слушал мой разговор. Вот надо же, не могли позвонить на десять минут раньше. Как будто специально разыгрываю какой-то странный спектакль. Пришла, мекала-бекала, дождалась, пока мне позвонили… Тем не менее я спросила, мне это было очень важно:
— А сколько денег вы могли бы мне заплатить за сценарий?
— Елена Витальевна… А вот вы с нами поторгуйтесь… Мы будем давать поменьше, а вы требуйте побольше, — Антон хмыкнул. — И вы нас разорите, но мы как-нибудь наскребем.
— Ну не десять тысяч рублей?
Антон Быстров засмеялся:
— Не десять. Боюсь, что побольше… Нолик придется приписать хотя бы, за серию… И платить будем по сериям. Так пойдет?
— Да, конечно. — Я опять взглянула на своего молчащего все время собеседника. — Я… попозже перезвоню.
— Но сегодня? — спросил Антон.
— Да.
Я убрала мобильный в сумку и встала.
— Я приношу извинения. Я поторопилась. У меня все сложилось по-другому.
— Я могу знать — как?
— Зачем? — я пожала плечами и протянула ему руку. — Спасибо.
— И никаких объяснений? — он пожал мою руку и отпустил.
— Наверно, нет. До свидания.
Он встал, чтобы проводить меня до двери.
— До свидания, Лена.
Я обернулась. Он смотрел на меня. Как? А никак. Просто смотрел. Без улыбки, без сожаления, без восторга, без удивления. Равнодушно и, быть может, задумчиво.
— Могу лишь извиниться, если надо, — услышала я свой голос.
— Не надо, — он чуть улыбнулся и опять сделал неопределенный жест, который при желании можно было принять за что угодно: он отдал мне честь, прогнал муху ото лба, махнул: «С богом!» или «Да иди же ты, наконец!»
Как приятна неопределенность, когда нечего больше сказать!
Когда дверь за мной закрылась, я быстро прошла мимо секретарши, сосредоточенно молотившей по клавиатуре бирюзовыми квадратными ноготками, вышла в коридор и на секунду остановилась.
Мое сердце так билось, что мне потребовалось некоторое время просто постоять и ровно подышать. И в это время, именно в это время изнутри меня толкнули. Мой малыш первый раз шевельнулся. Мой мальчик или моя девочка… Когда я ждала Варю, я решила не узнавать пол — чтобы был сюрприз и чтобы не настраиваться на мальчика, если внутри меня растет девочка и наоборот. Сама я просто не знала, кто там, и все. И сейчас пусть будет тот, кто будет.
Почему так колотится сердце? От встречи ли, от неожиданного звонка, решившего, вероятно, судьбу моего сценария — хотя радоваться еще рано, ведь с книжкой я тоже радовалась, когда ехала читать разносный отзыв читательницы из-под Перми… Надо подписать договор, получить деньги. А потом уже торжествовать. Но сердце продолжало стучать гулко и часто. Наверно, слишком много впечатлений за один день.
Выйдя на улицу, я на секунду остановилась, чтобы понять, в какую же сторону лучше пойти. До любого метро отсюда достаточно далеко пешком, но я решила не брать такси и не стоять в длинной веренице машин, медленно движущихся по бульвару, а пройти улочками к Баррикадной, чтобы не слишком надышаться выхлопными газами.
Я пошла неторопливо, пытаясь разобраться в себе. Что-то меня раздражает, или что-то печалит, или… И вовсе не то, что предложение Антона Быстрова может оказаться очередной насмешкой судьбы…
С тех пор как родилась Варя, я сознательно пытаюсь сохранять свое нервное и психическое состояние в пределах нормы. Для меня это значит не плакать по утрам, не ходить по улицам с постным лицом; играя с дочкой, не думать о своем, недетском, и вполне радоваться жизни, несмотря на то, что она предлагает вовсе не то и не столько, сколько бы я хотела…
Чтобы не давать воли своим негативным эмоциям и не попадать время от времени в психический аут, я, лично для себя, открыла очень простой, но действенный закон. Нельзя загонять внутрь свои переживания, сомнения, расстройства, надеясь, что они рассосутся сами. Нельзя врать себе. Кому-то — можно. А себе нельзя. Мне приятнее сказать соседке, да и подчас верной подруге Нельке, что у меня всё не так уж плохо. Не материализовывать свою тоску, не подключать к ней других людей, не дать ей зажить собственной жизнью еще и вовне меня…
Но вот внутри самой себя я пытаюсь четко определить — а что есть причина моего сегодняшнего дурного настроения. Что-то в этом роде мне пытался не так давно говорить один человек… в чужом заснеженном саду… Загнанные внутрь и неопознанные дурные или печальные мысли, как выяснилось, никуда не уходят. Они превращаются в уродов, монстров, тихо сидящих внутри и вылезающих в самый неподходящий момент. Терпела, терпела, копила, копила — и вдруг взорвалась! И хорошо, если от взрыва погибли враги, а не ты сама, или не беспомощный малыш, живущий с тобой и полностью зависимый от того, насколько удачно ты справляешься с каждодневной пыткой под названием жизнь. Ты пытаешь, тебя пытают, кто-то вырывается — уходит туда, где уже ничего не больно, а кто-то свыкается и даже находит в этом удовольствие…
Я дошла до Патриарших прудов и решила чуть передохнуть. Поискала глазами свободную лавочку. Что-то, видимо, я себе внутри намечтала, а что — признаваться не хочу. Что-то на встрече в пятнадцать сорок пять произошло не так, совсем не так, как я хотела, и я теперь мечусь, ругаюсь и кляну Создателя (не себя). Ведь это Он, создавая нас, заботился прежде всего о том, чтобы мы размножались, несмотря на потопы, обледенения, засуху и землетрясения. А что мы при этом неостановимом, безумном размножении чувствуем, как убиваем друг друга, как мучаемся — это пришлось корректировать позже, это, видимо, не удалось заложить в генетическую программу, в мозг или в какой-нибудь физический орган.
