— Здравствуй, Кристиан! — Скалли подошла к кровати. — Рано ты проснулся сегодня.
Бледный ребенок в пижаме со слониками и клоунами поднял на нее глаза:
— Я просто думал.
— Правда? И о чем ты думал?
— О том, как отсюда уйду.
Его целеустремленность, его мужество вызвали у нее улыбку — не совсем такую, какой обычно улыбается пациенту врач.
— Ты знаешь, — сказала она, — я вот как раз думала о том же.
Он кивнул. Глаза его не были глазами ребенка. Душа стара, как сказал бы Малдер.
— Так, — начал Кристиан, и голос его слегка дрогнул. — Я скоро отсюда выйду?
Не только целеустремленность и не только мужество. Еще и страх тоже есть.
Глаза ее стали жесткими:
— Тебя кто-то напугал?
И опять он кивнул:
— Да. Этот человек… он так на меня смотрел…
Она хотела посмотреть медицинскую карту, но там была только пустая папка. У нее сердце оборвалось.
— Какой человек?
Глаза мальчика ей ответили, и она обернулась к почти призрачной фигуре в черном — к отцу Ибарре, который стоял в коридоре и смотрел ту самую карту, которую она искала.
Улыбнувшись маленькому пациенту оптимистической улыбкой, слегка сжав ему плечо, она сказала:
— Ты не бойся, Кристиан, — и вышла поговорить с администратором.
Она кивнула на карту в руках священника, улыбнулась, но голос ее звучал очень резко:
— Я как раз ее искала.
На его печальном вытянутом лице выразилось сочувствие, но усталое — то, что сопутствует не надежде, а безнадежности.
— Доброе утро, доктор Скалли. Я хотел сам просмотреть историю… и, конечно, результаты тех анализов, что вы назначили.
Она просто окаменела. Поведение администратора выходило за всякие границы профессиональной этики. С ледяной вежливостью она сказала:
— Но это не ваша компетенция, святой отец, а лечащего врача. Каковым в данном случае являюсь я.
Складка на этом лице теоретически могла бы быть названа улыбкой, но в ней не было ни грамма дружелюбия или поддержки.
— Это моя компетенция, доктор Скалли, следить, чтобы все мои врачи принимали всегда наилучшие решения — наилучшие как для пациентов, так и для моей больницы.
Она протянула руку:
— Позвольте мне ознакомиться с результатами анализов?
Он помолчал, потом вздохнул и протянул ей карту. Когда он заговорил, в его голосе слышалось истинное сожаление, забота, и тон был почти родительский:
— Наша задача — лечить больных, доктор Скалли, но не продлевать страдания умирающих. И уж тем более не добавлять страданий ребенку. Мы уже перешли от лечения к уходу — а на такой исход есть иные учреждения, где мальчику будет лучше.
Слово «исход» прозвучало леденящим холодом, но оспорить позицию священника было невозможно — с точки зрения логики.
Она кивнула, тихо сказала: «Понимаю», — и пошла прочь, ощущая спиной траурные глаза администратора.
Ей только казалось, что он слишком легко перешел к трауру. И ей казалась излишней его готовность дать ребенку, такому как Кристиан, с минимумом страданий уйти в поэтическую ночь. Человек веры охотно сдался житейской мудрости и заботе о больничной статистике.
Она быстро шла, стараясь изо всех сил ни с кем не столкнуться — с врачами, сиделками, сестрами, монахинями, пациентами, — не привлекать внимания, хотя сама почти ничего не видела от слез на глазах и практически бежала уже от душивших ее эмоций.
В кабинете, в своем кабинете, тесном и темном, где никто не помешает, можно было сесть за стол, зажечь лампу и попытаться прочесть карту, конфискованную у отца Ибарры. Но слезы застилали глаза, и когда они потекли, Скалли могла только дать им волю, тяжело дыша, подавляя сотрясающие ее рыдания.
Пальцы нащупали на столе держатель, но салфеток там не было. Она опустила руку к стоящему на полу саквояжу, открыла и покопалась там в поисках «клинексов», вытащив при этом несколько папок и положив их на стол.
Наконец она нашла салфетки, вытерла глаза и высморкалась, вообще как-то взяла себя в руки.
Дыша уже ровнее, заставив себя вернуться в профессиональный настрой, она поискала глазами листы из карты Кристиана, но они оказались под делами из ФБР, которые дал ей Малдер. Она их вытащила из саквояжа, когда искала салфетки.
А на папках — знакомые грифы ФБР. Она взяла их в руки, собираясь отложить…
…открыла, стала читать, стала смотреть, стала думать.
СОМЕРСЕТСКИЙ КРЫТЫЙ БАССЕЙН
СОМЕРСЕТ, ВИРДЖИНИЯ
10 ЯНВАРЯ
Этот плавательный бассейн существовал уже много десятков лет. Его старые кафельные стены видели бесчисленные стаи подрастающих детей, прожектора в потолке озаряли поколения пловцов одинаковым потусторонним светом, мало отличавшимся от мрака. Пловцы часто находили это успокаивающим, почти медитативным, будто старый бассейн был миром в себе, и ты, плавая там, уходил в иное измерение или даже в прошлое. Днем здесь пару часов можно было плавать почти свободно, и этим пользовались немногочисленные счастливчики, в том числе Черил Каннингэм, программистка, привлекательная молодая женщина из Сомерсета, которая сейчас сидела на краю бассейна в фиолетово-красном закрытом купальнике.
Тридцатичетырехлетняя блондинка изящного спортивного сложения с завязанными в хвост волосами, она из всех упражнений больше всего любила плавание. И предпочитала вот такие моменты незагруженности бассейна, когда можно было остаться почти наедине с собой: гулкий старый бассейн, когда народу было мало, создавал некоторую уверенность и спокойствие — как церковь, куда заходишь помолиться.
Она соскользнула в воду, нырнула и поплыла. Проплыв круг, Черил остановилась у края бассейна, взяла доску для плавания — браслет с медицинскими данными звякнул об нее, когда она оттолкнулась от стенки, идя на новый круг.
Черил не заметила, что за ней кто-то следит, изучает — мускулистый мужчина с угловатым лицом, плывущий по параллельной дорожке, но под водой — и его длинные темные волосы струились водорослями. Когда он вынырнул наконец, налитые кровью глаза все так же на нее смотрели, а она все так же не замечала. Впрочем, красивая блондинка вроде Черил вряд ли удивилась бы, что на нее обратил внимание мужчина в бассейне.
Только этот мужчина смотрел на нее с раздражающей настойчивостью. И как другая молодая женщина совсем недавно, Черил могла бы, посмотрев на это угловатое лицо, на эти темные пряди, подумать про себя: «Распутин».
Но она его не видела.
Через сорок пять минут, когда Черил вышла из бассейна на заснеженную парковку — высокие наметенные снегоочистителями сугробы крепостными стенами высились вокруг нескольких оставшихся машин — она все равно не чувствовала на себе чужого взгляда. Чувствовала она лишь уединение, и одиночество этого серого и пасмурного дня ей вполне подходило. Несмотря на мороз и недавнее плавание, ей было тепло в лиловой парке на шерстяную водолазку, в джинсах, перчатках, теплых сапогах, — она была готова ко всему, что выставит против нее зима.
