– Мне больно, – простонал Тимофей.
Он по-детски наивно полагал, что после этих двух слов девушка сжалится и выпустит его. Наивно. Вика улыбнулась, склонилась к нему и впилась в его губы. Ее влажные теплые губы будто пытались заглотить его. Язык лизнул его зубы, едва не сплелся с его языком и исчез. Это должно было возбуждать. Да, черт возьми! В его снах и мечтах французский поцелуй возбуждал не меньше, чем секс с Лидкой на холодильнике с мороженым. Сейчас его едва не вырвало. Будто это не язык красивой девушки ползал у него во рту, а огромный слизняк, ищущий, что пожрать. И если он найдет, то… Было еще что-то. Привкус. После поцелуя остался привкус, словно он наглотался жидкого мыла или помыл руки с мылом, а потом выпил эту воду.
– Я от тебя совсем голову потеряла.
– Что? – не понял Тимофей и посмотрел на Вику. Ему стало страшно от ее ухмылки.
Девушка взвизгнула и задрожала всем телом. Отрезанная голова упала на грудь Тимофею. Ухмылка на мертвенно-бледном лице стала еще шире.
* * *
Артем со злостью ударил ладонями о стол и встал. Он понял, что разговор зашел в тупик. К черту, зашел! Он оттуда и не выходил. Лидка все время ухмылялась и язвила:
– Эй, городской!
Тихонов остановился. Лида была серьезней Президента России перед инаугурацией.
– У меня есть версия, почему я слышу о Хозяине впервые.
Артем вернулся к столу и сел на скамейку.
– Интересно послушать.
– Хозяин этот где-то здесь, – тихо сказала Лида.
Тихонов едва не заматерился. Она снова играла с ними.
– Люди, живущие здесь, говорят о нем только в крайнем случае. То есть это не тема для разговоров на почте или в магазине.
– Я думал об этом, – сказал Серега. – Он вообще может быть не человеком.
Артем тоже думал об этом. Потому как слишком много странностей для убийцы из крови и плоти. Слишком много видений мертвых собак, ленивцев и стариков. И только в некоторых случаях эти видения можно списать на алкоголь. К черту алкоголь! Как бы он ни был коварен, то, что видел Тихонов, ему не сочинить, не нарисовать.
– Говорят, что здесь стояло другое здание, – сказал Артем, забрасывая удочку. Не мог же он им рассказать, что у нотариуса сначала видел карту района за 1939 год, а потом она вдруг превратилась в карту образования за 2009 год.
– Возможно, – пожала плечами Лида. – Ты же видишь, как далеко от всех ваши три дома.
– Далеко и как будто из одного и того же материала, – добавил Серега.
– Нет, ну материал тогда у всех один был. – Теперь в голосе Лидки слышалось участие. – Кто что нашел… Посмотрите, как они стоят. Днем посмотрите.
Артем понял, что и сам вытянул шею, пытаясь разглядеть в темноте соседские дома, которые ко всему прочему еще были скрыты сараем.
– И как они стоят? – озвучил Серега вопрос, который крутился на языке у Артема.
– Они стоят так, будто один дом кто-то порезал на три части и разнес по разным участкам. Как куски пирога по тарелкам.
– Пирог, – хмыкнул Серега.
– Да, пирог, – очень серьезно ответила Лида. – И у этого пирога есть хозяин.
– А чего он хочет?
Артем спрашивал скорее сам у себя, но Лида ответила:
– Он хочет, как и при жизни, быть полноправным хозяином своего добра. – Лида развела руками, показывая на владения трех домов, и добавила: – Наверное.
– Но как? – спросил Артем и тут же ответил: – Моя мама, бабушка Инны, отец, Инна с друзьями, Галина Анатольевна…
– Поздравляю! Ты следующий, – хохотнул Серега.
* * *
Он действовал быстрее, чем обычно. Тимофей схватил за грязные волосы голову Вики и отбросил в сторону. Тело девушки начало заваливаться, руки пытались за что-нибудь ухватиться. Парень все еще чувствовал, что ее бедра сжимают его, но он собрался с силами и сбросил обезглавленное тело. Попытался встать, но тут же отшатнулся. В ногах, склонив голову к левому плечу и ухмыляясь, стоял голый старик.
– Кто вы?
Старик склонил голову к правому плечу и на какое-то время стал серьезным. Нет, не серьезным – злым. Даже безумным. Но как только голова оказалась наклоненной, злость ушла, осталось только безумие. Безумие и ухмылка.
Тимофей отполз по скамейке к парилке. Он понял, кто так вонял все это время.
– Чего вам надо?
Зачем он это спросил? Чтобы наполнить звуками тишину. Потому что тишина давила. Тишина и вонь угнетали. Он забыл, что на улице Артем с Серегой, он забыл о безголовой Вике. Он просто очень хотел жить. Пусть без секса, пусть без… И тут он взглянул на старика. Точнее, на его скрещенные в районе паха руки. Жилистые руки с длинными, словно гвозди-сотки, когтями разошлись в стороны, показывая Тимофею то, что под ними. Но там ничего не было. Там не было гениталий.
Тимофей испугался. Испугался искалеченного деда, своих мыслей, жизни без секса. Он вскочил, на что-то наступил и снова упал. Когда исчез старик, Тимофей не заметил. Да это было и неважно, потому что он находился не в бане. Он этого еще не видел, он это чувствовал. Запах был вроде бы тот же, но от него теперь не воротило. Сырость и гниль. Гнило что-то не органическое, не мертвечина, а дерево, например. Однажды в детстве они с Мишкой залезли в сарай соседа. Если быть точнее, то залез именно Тимофей, потому как только он смог пролезть в дырку внизу двери, сделанную не то для кошки, не то для кур. Они знали, что у соседа был сын и в сарае он хранил игрушки ребенка. Тимофей потянулся за пиратской саблей, лежавшей на шкафу, когда пол под ним провалился. Это потом он узнал, что это была крышка люка, а под ней подвал. Тогда же для него это был провал в ад. Сейчас он находился в том же аду. Тухлая вода хлюпала под ногами. Глаза привыкли к темноте, и он уже начал различать подпорки. И он видел круги на воде у одной из подпорок. Тимофей знал, кто там, но, как и тогда, в детстве, спросил:
– Кто здесь?
Из-за потрескавшегося бревна-подпорки вышел мальчик. Запах разложения перемешался с запахом сырости. Мальчик приближался, не касаясь воды. Круги образовывались от воды, капающей с носков сандалий. Только когда мальчишка приблизился вплотную, Тимофей увидел, что перед ним утопленник с опухшим лицом.
– Это моя игрушка, – прошамкал мертвец и воткнул саблю в живот Тимофею.
* * *
Быть следующим не входило в его планы. Одно дело, когда умирают другие. Как бы это грубо ни звучало, но смерть других может задеть душу, сердце, а собственная смерть… Как ни крути, собственная смерть – это навсегда. С душевными травмами, даже с самыми неизлечимыми, жить можно.
– Что с тобой? – спросила Оля.
Артем сидел в гостиной перед телевизором. Он сфокусировал взгляд на экране. Чудики под зонтами сидели кружком и обсуждали «генитально-любовные отношения».
