Лина сжалась от отвращения и ухватилась за него, словно за спасательный круг. Уж лучше приступ отвращения, чем бесконечное отчаяние.
— Мне надо на работу.
— Ну неужели ты не посидишь немного с мамочкой? В конце концов, это твой бар. У меня ведь такая взрослая умная детка, у нее свое дело, кучу денег зарабатываешь, как я погляжу, — добавила она, оглядывая комнату алчным взглядом.
При виде жадного огонька в ее глазах Лина выпрямилась, словно наконец набравшись решимости.
— В прошлый раз я тебе сказала: это в последний раз. Больше ты от меня ничего не получишь.
— Ну зачем, зачем ты меня так обижаешь? — Лилибет широко раскрыла глаза, и они тут же наполнились слезами. — Я просто хочу провести пару дней со своей малышкой…
— Я давно уже не малышка, — сухо ответила Лина. — И уж тем более не твоя!
— Миленькая моя, ну почему ты так грубишь? Я так долго ехала, чтобы тебя увидеть! Знаю, дорогая, я не была тебе хорошей мамой, но теперь я все исправлю, клянусь, я все заглажу!
Она вскочила, прижав руку к сердцу. Лина заметила очень длинный, слегка загибающийся ноготь на мизинце. Теперь понятно, на чем она сейчас сидит, спокойно отметила она про себя. Кокаин.
— Да, милая, знаю, в моей жизни было много ошибок, — продолжала Лилибет трагически дрожащим голосом. — Но пойми: когда появилась ты, я была так молода, совсем еще девчонка!
— Это я уже слышала.
Порывшись в сумочке, Лилибет извлекла оттуда скомканный носовой платок.
— Детка моя, зачем ты так обижаешь свою мамочку? Зачем так больно ранишь мое сердце?
— У тебя нет сердца. И ты мне не мамочка.
— А кто же? Разве я не носила тебя девять месяцев? — Горестное отчаяние Лилибет мгновенно, словно повернули рубильник, сменилось гневом. Теперь голос ее звенел от ярости. — Девять месяцев сидела с пузом как привязанная в этом чертовом болоте! А потом как мучилась, когда тебя рожала!
— И бросила, когда мне и недели не исполнилось. Кошка подзаборная — и та дольше выкармливает своих котят.
— Но мне было всего шестнадцать лет!
Это была правда — и именно поэтому Лина снова и снова впускала ее в свое сердце. Пока оно не окаменело от бесконечных ударов и ран.
— Тебе давно уже не шестнадцать. Как и мне. Тратить время на спор с тобой я не собираюсь. Мне пора на работу, а тебе пора домой.
— Но, детка моя! — Запаниковав, Лилибет мгновенно перешла на жалобный тон со слезами и дрожью в голосе. — Пожалуйста, дай мне еще один шанс! Я найду работу! Обязательно найду, вот увидишь! А хочешь, поработаю у тебя? Вот будет здорово! И поработаю у тебя, и поживу — всего пару недель, пока не найду квартиру! Мы с тобой будем как две подружки…
— Нет, ты не будешь у меня работать, и жить здесь тоже не будешь. Эту ошибку я совершила четыре года назад. А потом, когда я узнала, что ты снова принялась за свои штучки, помнишь, что ты сделала?! Ты обокрала меня и сбежала! Больше это не повторится.
— Я тогда… гм… болела. Но сейчас, детка моя, я завязала полностью, вот как перед Богом клянусь, аб-со-лют-но! Не можешь же ты меня выгнать! — Она умоляюще протянула руки к дочери. — Куда же я пойду? Я ведь на мели. Билли забрал все деньги и сбежал.
«Значит, последнего ее приятеля зовут Билли», — отметила про себя Лина.
— Да ты и сейчас под кайфом! Ты думаешь, я слепая или просто дура?
— Да нет же! Клянусь тебе! Просто… ну, приняла немного, самую чуточку, потому что страшно нервничала перед встречей с тобой. Я знала, ты будешь на меня сердиться. — По щекам ее, прокладывая себе путь в слое тонального крема, заструились слезы. — Лина, милая, пожалуйста, дай мне шанс! Я изменилась! Теперь по-настоящему изменилась! Вот увидишь!
— Это я тоже слышала. — Со вздохом обреченной Лина взяла с комода сумку и достала пятидесятидолларовую бумажку. — Вот. — Она сунула купюру в руку Лилибет. — Бери, садись на автобус и катись отсюда куда подальше. И больше не возвращайся. В моей жизни тебе места нет. И не будет!
— Детка моя, почему ты так груба со мной? Не можешь же ты в самом деле быть такой жестокой!
— Еще как могу. — Лина подхватила сумку матери и выставила ее за порог. — Это у меня наследственное. Больше ты от меня ничего не получишь. А теперь убирайся, или, клянусь, я тебя сама вышвырну!
Гневно выпрямившись, Лилибет промаршировала к дверям — живое воплощение оскорбленных материнских чувств. Деньги, впрочем, незаметно исчезли у нее в сумочке.
С порога она бросила на Лину злобный взгляд.
— Я никогда тебя не хотела!
— Если так, то мы в расчете — я тоже никогда не хотела иметь такую мать!
Лина захлопнула дверь, едва мать переступила через порог, и заперла ее на ключ. Медленно опустилась на пол, обхватила себя руками и беззвучно зарыдала.
Сначала Лина собралась отменить сегодняшний ужин с Декланом в Доме Мане, но, поразмыслив, решила этого не делать. Это значило бы признать, что мать по-прежнему властна над ее жизнью, что она до сих пор может причинять ей боль.
Нет, ей надо отвлечься. А если она останется одна в квартире и будет страдать, то уж точно ей не удастся отвлечься от горьких мыслей. Надо как-то пережить эту ночь, а наутро Лилибет исчезнет и из ее мыслей, и из жизни.
Дом Мане снова ее удивил. Трудно было сказать, что изменилось в нем на этот раз, но определенно он выглядел каким-то… более реальным, что ли. На него приятно было смотреть и приятно думать, что порой случаются и перемены к лучшему.
За долгие годы она привыкла воспринимать Дом Мане как особняк-призрак, как что-то навсегда похороненное в прошлом.
Но сейчас, когда новые, свежеокрашенные ступени чередовались с облупившимися старыми, когда одни окна еще томились под слоем пыли, а в других мягко отражался свет, дом стал совсем другим — в нем пробуждалась жизнь.
Новый хозяин возвращал его к жизни.
В саду, пусть все еще запущенном, цвели цветы, а на галерею Деклан водрузил огромный глиняный горшок, в котором росли бегонии.
Должно быть, Деклан сам их посадил, думала Лина, направляясь к двери. Он из тех, кто любит все делать своими руками. Особенно когда трудится для себя.
Любопытно, пришло ей на ум, а ее он тоже считает «своей работой», над которой трудится не покладая рук? Очень может быть! Непонятно только, злит ее это или забавляет.
Вошла она без стука, рассудив, что они с Декланом уже достигли той близости, когда формальности становятся излишни.
Вошла… и остановилась, пораженная благоуханием цветущих лилий. Огляделась вокруг. Со времени ее последнего визита Деклан поставил в холле симпатичный старинный столик, пару кресел с прямыми спинками, и — тут она невольно заулыбалась — огромную керамическую корову!
