Боясь оглянуться, он стоял и смотрел неподвижно на сложный
узор вышитой ткани. Он слышал, как Кэмпбел внес тяжелый ящик, потом все
остальные вещи, нужные ему. И Дориан неожиданно спросил себя, был ли Алан
знаком с Бэзилом Холлуордом и, если да, то что они думали друг о друге?
— Теперь уходите, — произнес за его спиной суровый голос. Он
повернулся и поспешно вышел. Успел только заметить, что мертвец теперь посажен
прямо, прислонен к спинке стула, и Кэмпбел смотрит в его желтое, лоснящееся
лицо. Сходя вниз, он услышал, как щелкнул ключ в замке.
Было уже гораздо позднее семи, когда Кэмпбел вернулся в
библиотеку. Он был бледен, но совершенно спокоен.
— Я сделал то, чего вы требовали. А теперь прощайте
навсегда. Больше я не хочу с вами встречаться.
— Вы спасли мне жизнь, Алан. Этого я никогда не забуду, —
сказал Дориан просто.
Как только Кэмпбел ушел, Дориан побежал наверх. В комнате
стоял резкий запах азотной кислоты. Мертвый человек, сидевший у стола, исчез.
Глава 15
В тот же вечер, в, половине девятого, Дориан Грей, прекрасно
одетый, с большой бутоньеркой пармских фиалок в петлице, вошел в гостиную леди
Нарборо, куда его с поклонами проводили лакеи. В висках у него бешено стучала
кровь, нервы были взвинчены до крайности, но он поцеловал руку хозяйки дома с
обычной своей непринужденной грацией. Пожалуй, спокойствие и непринужденность
кажутся более всего естественными тогда, когда человек вынужден притворяться.
И, конечно, никто из тех, кто видел Дориана Грея в этот вечер, ни за что бы не
поверил, что он пережил трагедию, страшнее которой не бывает в наше время. Не
могли эти тонкие, изящные пальцы сжимать разящий нож, эти улыбающиеся губы
оскорблять бога и все, что священно для человека! Дориан и сам удивлялся своему
внешнему спокойствию. И бывали минуты, когда он, думая о своей двойной жизни,
испытывал острое наслаждение.
В этот вечер у леди Нарборо гостей было немного — только те,
кого она наспех успела созвать. Леди Нарборо была умная женщина, сохранившая,
как говаривал лорд Генри, остатки поистине замечательной некрасивости. Долгие
годы она была примерной женой одного из наших послов, скучнейшего человека, а
по смерти супруга похоронила его с подобающей пышностью в мраморном мавзолее,
сооруженном по ее собственному рисунку, выдала дочерей замуж за богатых, но
довольно пожилых людей, и теперь на свободе наслаждалась французскими романами,
французской кухней и французским остроумием, когда ей удавалось где-нибудь
обнаружить его.
Дориан был одним из ее особенных любимцев, и в разговорах с
ним она постоянно выражала величайшее удовольствие по поводу того, что не
встретилась с ним, когда была еще молода. «Я уверена, что влюбилась бы в вас до
безумия, мой милый, — говаривала она, — и ради вас забросила бы свой чепец
через мельницу. Какое счастье, что вас тогда еще и на свете не было! Впрочем, в
мое время дамские чепцы были так уродливы, а мельницы так заняты своим
прозаическим делом, что мне не пришлось даже ни с кем пофлиртовать. И, конечно,
больше всего в этом виноват был Нарборо. Он был ужасно близорук, а что за
удовольствие обманывать мужа, который ничего не видит?» В этот вечер в гостиной
леди Нарборо было довольно скучно. К ней, — как она тихонько пояснила Дориану,
закрываясь весьма потрепанным веером, — совершенно неожиданно приехала
погостить одна из ее замужних дочерей и, что всего хуже, привезла с собой
своего супруга.
— Я считаю, что это очень неделикатно с ее стороны, —
шепотом жаловалась леди Нарборо. — Правда, я тоже у них гощу каждое лето по
возвращении из Гамбурга, — но ведь в моем возрасте необходимо время от времени
подышать свежим воздухом. И, кроме того, когда я приезжаю, я стараюсь
расшевелить их, а им это необходимо. Если бы вы знали, какое они там ведут
существование! Настоящие провинциалы! Встают чуть свет, потому что у них очень
много дела, и ложатся рано, потому что им думать совершенно не о чем. Со времен
королевы Елизаветы во всей округе не было ни одной скандальной истории, и им
остается только спать после обеда. Но вы не бойтесь, за столом вы не будете
сидеть рядом с ними! Я вас посажу подле себя, и вы будете меня занимать.
Дориан в ответ сказал ей какую-то любезность и обвел глазами
гостиную. Общество собралось явно неинтересное. Двоих он видел в первый раз, а
кроме них, здесь были Эрнест Хорроуден, бесцветная личность средних лет, каких
много среди завсегдатаев лондонских клубов, человек, у которого нет врагов, но
их с успехом заменяют тайно ненавидящие его друзья; леди Рэкстон, чересчур
разряженная сорокасемилетняя дама с крючковатым носом, которая жаждала быть
скомпрометированной, но была настолько дурна собой, что, к великому ее
огорчению, никто не верил в ее безнравственное поведение; миссис Эрлин, дама
без положения в обществе, но весьма энергично стремившаяся его завоевать,
рыжая, как венецианка, и премило картавившая; дочь леди Нарборо, леди Элис
Чэпмен, безвкусно одетая молодая женщина с типично английским незапоминающимся
лицом; и муж ее, краснощекий джентльмен с белоснежными бакенбардами, который,
подобно большинству людей этого типа, воображал, что избытком жизнерадостности
можно искупить полнейшую неспособность мыслить.
Дориан уже жалел, что приехал сюда, но вдруг леди Нарборо
взглянула на большие часы из золоченой бронзы, стоявшие на камине, и
воскликнула:
— Генри Уоттон непозволительно опаздывает! А ведь я нарочно
посылала к нему сегодня утром, и он клятвенно обещал прийти.
Известие, что придет лорд Генри, несколько утешило Дориана,
и, когда дверь открылась и он услышал протяжный и мелодичный голос, придававший
очарование неискреннему извинению, его скуку и досаду как рукой сняло.
Но за обедом он ничего не мог есть. Тарелку за тарелкой
уносили нетронутыми. Леди Нарборо все время бранила его за то, что он «обижает
бедного Адольфа, который придумал меню специально по его вкусу», а лорд Генри
издали поглядывал на своего друга, удивленный его молчаливостью и
рассеянностью. Дворецкий время от времени наливал Дориану шампанского, и Дориан
выпивал его залпом, — жажда мучила его все сильнее.
— Дориан, — сказал наконец лорд Генри, когда подали заливное
из дичи. — Что с вами сегодня? Вы на себя не похожи.
— Влюблен, наверное! — воскликнула леди Нарборо. — И боится,
как бы я его не приревновала, если узнаю об этом. И он совершенно прав.
Конечно, я буду ревновать!
— Дорогая леди Нарборо, — сказал Дориан с улыбкой, — я не
влюблен ни в кого вот уже целую неделю — с тех пор как госпожа де Феррол уехала
из Лондона.
— Как это вы, мужчины, можете увлекаться такой женщиной! Это
для меня загадка, право, — заметила старая дама.
