— Вы мне помогли понять себя, Гарри, — сказал он тихо, со
вздохом, в котором чувствовалось облегчение. — Мне и самому так казалось, но
меня это как-то пугало, и я не все умел себе объяснить. Как хорошо вы меня
знаете! Но не будем больше говорить о случившемся. Это было удивительное
переживание — вот и все. Не знаю, суждено ли мне в жизни испытать еще
что-нибудь столь же необыкновенное.
— У вас все впереди, Дориан. При такой красоте для вас нет
ничего невозможного.
— А если я стану изможденным, старым, сморщенным? Что тогда?
— Ну, тогда, — лорд Генри встал, собираясь уходить. — Тогда,
мой милый, вам придется бороться за каждую победу, а сейчас они сами плывут к
вам в руки. Нет, нет, вы должны беречь свою красоту. Она нам нужна. В наш век
люди слишком много читают, это мешает им быть мудрыми, и слишком много думают,
а это мешает им быть красивыми. Ну, однако, вам пора одеваться и ехать в клуб.
Мы и так уже опаздываем.
— Лучше я приеду прямо в оперу, Гарри. Я так устал, что мне
не хочется есть. Какой номер ложи вашей сестры?
— Кажется, двадцать семь. Она в бельэтаже, и на дверях вы
прочтете фамилию сестры. Но очень жаль, Дориан, что вы не хотите со мной
пообедать.
— Право, я не в силах, — сказал Дориан устало. — Я вам
очень, очень признателен, Гарри, за все, что вы сказали. Знаю, что у меня нет
друга вернее. Никто не понимает меня так, как вы.
— И это еще только начало нашей дружбы, — подхватил лорд
Генри, пожимая ему руку. — До свиданья. Надеюсь увидеть вас не позднее половины
десятого. Помните — поет Патти.
Когда лорд Генри вышел и закрыл за собой дверь, Дориан
позвонил, и через несколько минут появился Виктор. Он принес лампы и опустил
шторы. Дориан с нетерпением дожидался его ухода. Ему казалось, что слуга
сегодня бесконечно долго копается.
Как только Виктор ушел, Дориан Грей подбежал к экрану и
отодвинул его. Никаких новых перемен в портрете не произошло. Видно, весть о
смерти Сибилы Вэйн дошла до него раньше, чем узнал о ней он, Дориан. Этот
портрет узнавал о событиях его жизни, как только они происходили. И злобная
жестокость исказила красивый рот в тот самый миг, когда девушка выпила яд. Или,
может быть, на портрете отражаются не деяния живого Дориана Грея, а только то,
что происходит в его душе? Размышляя об этом, Дориан Грей спрашивал себя: а
что, если в один прекрасный день портрет изменится у него на глазах? Он и желал
этого, и содрогался при одной мысли об этом.
Бедная Сибила! Как все это романтично! Она часто изображала
смерть на сцене, и вот Смерть пришла и унесла ее. Как сыграла Сибила эту
последнюю страшную сцену? Проклинала его, умирая? Нет, она умерла от любви к
нему, и отныне Любовь будет всегда для него святыней. Сибила, отдав жизнь, все
этим искупила. Он не станет больше вспоминать, сколько он из-за нее выстрадал в
тот ужасный вечер в театре. Она останется в его памяти как дивный трагический
образ, посланный на великую арену жизни, чтобы явить миру высшую сущность
Любви. Дивный трагический образ? При воспоминании о детском личике Сибилы, об
ее пленительной живости и застенчивой грации Дориан почувствовал на глазах
слезы. Он торопливо смахнул их и снова посмотрел на портрет.
Он говорил себе, что настало время сделать выбор. Или выбор
уже сделан? Да, сама жизнь решила за него — жизнь и его безграничный интерес к
ней. Вечная молодость, неутолимая страсть, наслаждения утонченные и запретные,
безумие счастья и еще более исступленное безумие греха — все будет ему дано,
все он должен изведать! А портрет пусть несет бремя его позора — вот и все.
На миг он ощутил боль в сердце при мысли, что прекрасное
лицо на портрете будет обезображено. Как-то раз он, дурашливо подражая
Нарциссу, поцеловал — вернее, сделал вид, что целует эти нарисованные губы,
которые сейчас так зло усмехались ему. Каждое утро он подолгу простаивал перед
портретом, любуясь им. Иногда он чувствовал, что почти влюблен в него. И
неужели же теперь каждая слабость, которой он, Дориан, поддастся, будет
отражаться на этом портрете? Неужели он станет чудовищно безобразным и его
придется прятать под замок, вдали от солнца, которое так часто золотило его
чудесные кудри? Как жаль! Как жаль!
Одну минуту Дориану Грею хотелось помолиться о том, чтобы
исчезла эта сверхъестественная связь между ним и портретом. Перемена в портрете
возникла потому, что он когда-то пожелал этого, — так, быть может, после новой
молитвы портрет перестанет меняться?
Но… Разве человек, хоть немного узнавший жизнь, откажется от
возможности остаться вечно молодым, как бы ни была эфемерна эта возможность и
какими бы роковыми последствиями она ни грозила? Притом — разве это
действительно в его власти? Разве и в самом деле его мольба вызвала такую
перемену? Не объясняется ли эта перемена какими-то неведомыми законами науки?
Если мысль способна влиять на живой организм, так, быть может, она оказывает
действие и на мертвые, неодушевленные предметы? Более того, даже без участия
нашей мысли или сознательной воли не может ли то, что вне нас, звучать в унисон
с нашими настроениями и чувствами, и атом — стремиться к атому под влиянием
какого-то таинственного тяготения или удивительного сродства?.. Впрочем, не все
ли равно, какова причина?
Никогда больше он не станет призывать на помощь какие-то
страшные, неведомые силы. Если портрету суждено меняться, пусть меняется. Зачем
так глубоко в это вдумываться?
Ведь наблюдать этот процесс будет истинным наслаждением!
Портрет даст ему возможность изучать самые сокровенные свои помыслы. Портрет
станет для него волшебным зеркалом. В этом зеркале он когда-то впервые
по-настоящему увидел свое лицо, а теперь увидит свою душу. И когда для его
двойника на полотне наступит зима, он, живой Дориан Грей, будет все еще
оставаться на волнующе-прекрасной грани весны и лета. Когда с лица на портрете
сойдут краски и оно станет мертвенной меловой маской с оловянными глазами, лицо
живого Дориана будет по-прежнему сохранять весь блеск юности. Да, цвет его
красоты не увянет, пульс жизни никогда не ослабнет. Подобно греческим богам, он
будет вечно сильным, быстроногим и жизнерадостным. Не все ли равно, что станется
с его портретом? Самому-то ему ничто не угрожает, а только это и важно.
Дориан Грей, улыбаясь, поставил экран на прежнее место перед
портретом, и пошел в спальню, где его ждал камердинер. Через час он был уже в
опере, и лорд Генри сидел позади, облокотясь на его кресло.
Глава 9
На другое утро, когда Дориан сидел за завтраком, пришел
Бэзил Холлуорд.
