Темка продолжает рассказывать, а я улыбаюсь: потому что я могу ткнуться губами в его плечо, и мне никто этого не запретит, никто меня не оттолкнет. Рядом со мной сейчас лежит настоящий мужчина. Он умный, а главное – живой.
– У меня после этого вашего испытания ее координаты остались, я написал.
– Какого испытания? – сонно интересуюсь я. Вот парадокс – я про ко́тов сто двадцать лет знаю, но мне в голову не пришло, что ими можно ребенка от тоски спасти. А Темочка один раз услышал и сообразил. Наверное, потому что он смотрит на ведьмовской мир свежим взглядом.
– Жень? Ты же этот… педагог. Должна быть в курсе, как меня проверяют.
– А тебя как проверяли?
– На выдержку. В общем, искушали. Прямо как в сказке.
– Это чем еще таким? Что это за баба?
– Женька, ты когда злишься, то у тебя… Жень, да обычная она. Ну руки все в пятнах, будто в них сигаретным бычком долго тыкали! Мелкие ожоги, пузырьками.
«Ростинька, поросенок, не звонит, пашет как лошадь Пржевальского. В скайп вылез, а у него все ладони в волдырях, работа затянула!» – внутри меня щебечет Ленкин голос.
Ростинька, младший и любимый ребенок Ирки-Бархат, в это зимнее солнышко всем сообщил, что отпочковался от мамули, зажил своей жизнью. А маменька как раз в бега ударилась. Интересно, это простое совпадение или сложносочиненное? Уж больно вовремя и активно Ростик отмежевался от причастности. Кто такому помешает искать в свое удовольствие аргументы и артефакты?
– А что он… она тебе предлагала?
– Обещали мысли научить читать, если я им какую-то вещь из дома принесу. Но я отказался. С этими способностями промотался, посмотрел, такое у всех в голове…
Вывинчиваться из Темкиных объятий – это как уходить в самый разгар праздника или подрываться ночью на дежурный вызов:
– У нас никто ученикам испытания не устраивает, не принято. Раз мирской трилистник подписал, ему назад хода нет, зачем еще?
– Трилистник? – Артем приподнимается. Оказывается, мы с ним сейчас оба голые, ни одной нитки лишней нет. Это не притягивает и не смущает, это категорически неважно.
– Физический договор в трех экземплярах. Ты его в Шварце подписывал.
За стеной испуганным басом вдруг орет Анька. Неразборчиво, на одной ноте, перекрывая надсадный кошачий мяв. Дверь уходит в сторону, стены сливаются в сплошную бело-зеленую муть. Мебель прыгает перед глазами. Я могу только сипеть:
– А…ня… ты-ыы… жи…ва?
В комнате словно обыск проводили – письменный стол перевернут, кукольный домик с «Джавахой» просел на один бок, шкаф распахнут, блузки и колготки валяются на полу, вперемешку с книгами и пестрой игрушечной ерундой. Анька сидит на стуле, поджав ноги, но уже не верещит, а внимательно смотрит, как по полу извивается, переворачиваясь с пуза на спину, огроменный ко́тище. Мирный домашний Бейсик зло взмявкивает, оставляя на ковре громадные клочья шерсти, похожие на кривые помпоны. Дима пробует подманить ко́та куском некогда замороженной рыбы.
– Кыс-кыс-кисо… Бейс! Кыса-кис…
– Какого хрена?! – Оказывается, рядом со мной стоит Артем. Движения ко́та становятся не такими резкими, рев тоже прикрутили. Зверь роется в куче сброшенных вещей.
– Евдокия, Артем Викторович, сейчас приберем, миль пардон. Мы с Аннушкой на кухне чай пили, а он… – Деликатный Дима поворачивается ко мне спиной.
Тишина настолько нелепа, что звук опрокинутой жестянки звучит спасением. Он как целебная пощечина, с помощью которой мир возвращается на свои места. Огромный зверь гоняет по полу круглую жестяную коробку с елочно-цветочным узором на крышке.
– А ну не смей! – Анька срывается со стула. – Это не твое, понял, дурак?
Ошеломленный ко́тище выпускает жестянку из когтей. Взмявкивает – давно забытым сигналом воздушной тревоги.
– Бейс, нашкодил, а теперь… – сурово говорит Дима, пробуя приподнять письменный стол. Спустя пару секунд к нему присоединяется Темчик.
Ну и нервы у вас, мадемуазель Озерная! А то вы раньше не знали, что ко́ты по весне всегда дуреют, а в любое время года в закрытых помещениях бесятся. Их именно поэтому никто в квартирах и не держит.
– Еще вот тут вот. А, ты ж не слышишь! – Дима смотрит на мотающего головой Темку, пробует жестами объяснить, чтобы он взялся вон за ту ножку. Стол описывает в воздухе дугу, кратко скрипит и возвращается на свое место. Бейс ведет ухом, а потом сует морду в перевернутый ящик. Недоуменно мурчит.
– Хулиган! – строго говорит ему Дима. – Господа, двадцать лет с этим неслухом живу, и он уже третий раз меня так позорит.
– Фигня какая, не парьтесь… – Улыбка возвращается ко мне по частям. Какое счастье – проделки обычного невоспитанного ко́та. Чтобы понять, что у тебя все хорошо, надо просто как следует испугаться.
– В восемьдесят девятом этот паразит, еще кутенком, такую же компрометацию устроил. Я добро и разум сеял – под окнами, чтобы потом легче было собирать, так он… – Бейсик виновато прижимает к башке черные, похожие на бумажные кораблики, уши. Подходит к Аньке, трется о ножку ее стула.
– Видишь, дочка, он прощения просит? Не будет он больше так.
Анька поставила на колени свою драгоценную коробку и сосредоточенно там копается. За ее спиной сейчас стоит Артем – недвижной охраной, готовой схватить за шкирку любую, даже самую пушистую опасность.
– Евдокия? – говорит Дима, аккуратно пристраивая в шкаф вешалки. – Может, у вас инструмент испортился или чушь плохо помололась и закисла? Наши ко́ты всегда на испорченное ведьмовство шерсть топорщат.
Я не успеваю принять извинения. Анюта, проведя ревизию в жестянке, обращается к зверю с обличительной речью:
– Тебя не учили, что без спросу чужие вещи брать нельзя? – Бейс срочно отворачивает морду – так, будто несчастная банка раскалена добела. – Вот, смотри, кошки в такое не играют! Это мама Ира рисовала! И вырезала тоже она! Очень давно!
Пожелтевшие кружевные бумажки порхают в Анькиных пальцах. Мне никогда в голову не приходило рассмотреть бумажную барышню и ее наряды. Я в упор не замечала допотопность прорисованного гардероба, ломкую желтизну бумаги, блеклость красок.
– Она мне велела беречь, потому что это очень дорогая кукла! – Анька вытаскивает наружу маленькую, ростом с половину карандаша, фигурку, облаченную в гимназическое платье, заботливо поправляет бумажную ленточку-прищепку. Куколка поворачивается ко мне то раскрашенным личиком, то серой изнанкой, где можно рассмотреть полустертую надпись. Она выполнена по всем нормам старой орфографии, с ятями и ерами.
– Да, я вижу. Очень дорогая.
В ночь Казни, когда мы уходили из разоренной квартиры, Савва Севастьянович сунул мне жестянку, а через пару часов сообщил, что Анька теперь будет жить у меня. Я решила, что самодельная куколка – такой жирный намек. Вот тебе любимая детская игрушка, а чуть позже и ребеночка вручим. Со Старого станется в шарады поиграть.
