– Мое дело предложить, твое дело – отказаться. – Я замираю в коридоре. Спотыкаюсь об принесенный из школы пакет. Тетрадки я вчера Аньке вручила, ножнички вернула на место, а банка кофе так и маячит на нашей галошнице. Потом уберу, когда домой вернемся.
Оставлять Аньку одну страшно. Это очень нелогичный страх, не мой совершенно. Она торчит в квартире безвылазно, а я ее сторожу, выскакивая на дежурства исключительно по ночам, когда приезжает Артем. Вот так, в две смены, уже неделю, мы пробуем хоть немного растормошить Анюту. А она молчит. Разговаривает, но по делу, отказываясь от супа или докладывая о визите в душ. Добиться иного мы не можем. Не знаю, может, плохо стараемся? В умных педагогических книгах и на всезнающих родительских форумах о таком сложно спрашивать, если без подробностей. Но я готова просить помощи у мирских.
Хотя вчера днем Анька соизволила вывезти себя на прогулку. Затребовала, чтобы Темчик покатал ее на машине, меня с собой брать не захотела. Артем забил на весь тот раскардаш, который творился у него на работе, подорвался к нам по первому свистку, а потом в срочном порядке отбыл с ребенком в неизвестном направлении. А я три часа металась по квартире, как сбесившаяся крыса по клетке. Разве что по рукам себя не била, чтобы им все время не звонить. Но ничего, вернулись домой вполне благополучно. Темка потом рассказал – они не столько по городу колесили, сколько по ближайшему кладбищу гуляли. Анька попросила. Не знаю, может, она так с матерью прощалась? Ну Марфа же как покойница, правильно?
– Ань, а хочешь, давай кого-нибудь в гости позовем? У тебя есть девочки знакомые? Если не в школе, то во дворе?
– Нету никого! Не мешай! – откликается Анька сквозь стук клавиатуры.
Я пялюсь на отражение в коридорном зеркале, будто хочу услышать от него совет. Моя дублерша выглядит вялой и встревоженной. А потом мы с ней одновременно вздрагиваем от краткой трели звонка. Времена нежданных визитеров с погонами давно прошли, да и то они все чаще по ночам предпочитали являться, а я дергаюсь. И не могу заставить себя подойти, посмотреть в глазок, сказать сиплое «кто там?».
Во входной двери с хрустом повернулся нижний замок. Темчик квартиру всегда запирает с нижнего замка к верхнему, открывает ее строго наоборот, а я бренчу ключами, как леший на душу положит, применяя иногда банальный стишок-«отмычку», если связку лень искать. Там простенькие слова, как в детской скороговорке. Наш визитер вполголоса, но весьма узнаваемо бормочет ведьмовское, способное разомкнуть практически любые узы. Можно разобрать слова: «Крестом и нулем…» Дверь вздрагивает, но не поддается, держится на честном слове и двух замках. Вскрыть их – минутное дело. Еще меньше времени надо, чтобы войти в квартиру, где находятся восьмилетний ребенок и женщина, ни разу не похожая на боксера-тяжеловеса. В детской трещат стрекозиные крылышки клавиатуры.
– Жень, ты не ушла еще? Погоди, я сейчас допишу! Доиграю!
Дверь медленно, очень угрожающе открывается.
Страх всегда наваливается на тебя целиком, окатывает своей ледяной ясностью с головы до ног. А проходит он постепенно – сперва прочухивается мозг, потом оживают руки, глубоко и спокойно выдыхают легкие, сердце бьется уже не в ушах, а на своем законном месте. И перед глазами не зеленые пятна – а огромная фигура.
– Мать твою! – Наверное, так пялится на удава загипнотизированный им кролик – страшно до ужаса, но сопротивляться не буду.
– Евдокия! Вы, конечно, дама экзальтированная, я не подозревал, что до такой степени… – Незваный гость усмехается.
– Вы зачем ключами-то, как взломщик? – Я прогоняю из головы опасную ассоциацию – в нашей квартире кто-то уже рылся, у Марфы-Маринки тоже.
– Какой взломщик? – отмахивается он, устраиваясь на полу поудобнее. – Ваш благоверный связку выдал. Бейсик! Не надо, не трогай!
Я тоже присаживаюсь на корточки, не сводя взгляда с теплой горы черного меха. Гора шипит и даже слегка поводит хвостом.
– Артем попросил в квартиру войти побыстрее, чтобы соседям глаза не мозолить, поэтому пришлось без спроса. Он обещал подъехать через полчаса.
– Я поглажу? Он… Вы… у кого из вас разрешения спрашивать?
– Да ни у кого, гладьте на здоровье. Бейс, Евдокия тебя любит. Видите, не отодвигается, вы ему понравились.
Я счастливо и бессмысленно мычу, потом утыкаюсь лицом в жаркую шкуру, чую горячее сытное тепло – как от плиты в обжитой кухне. Так пахнут добрые сказки.
– Бейсик, хороший, огромный мой. Ах ты умничка какая…
– Мрыыыыыыть…
– Можно, Бейс, можно. Евдокия, а где у вас тапочки какие-нибудь?
– Кто у нас самый красивый, самый теплый? Чего? На нижней полке. Самый огромный – кто тут у нас?
От шерсти волной идет горячее тепло, нежное и сильное одновременно. Монотонное мурчание – как шум моря – делается чуть громче, убаюкивает, обещает, что все теперь сделается хорошо и спокойно…
– Ты мой славный…
Анька распахивает дверь и не двигается с места, только улыбается и радостно звенит:
– Женьк, а можно я тоже поглажу? А его как зовут? Женька, а куда ты мою косынку положила? А нам его насовсем дали или только поиграть?
– Ага. Не знаю. Наверное. – Я продолжаю гладить огромного зверя. – Спроси у… Дима, слушай, а тебя как зовут-то сейчас?
– Бейс, это тоже свои. Это ведьмин кутенок, не обижай. Понял меня?
– Угу, – отвечаю я вместо Бейсика.
– А что касается имени. Евдокия, вы будете смеяться, я тоже Дима, но другой. Его сын.
Я и вправду смеюсь – вполне себе счастливо. Как шестьдесят с лишним лет назад, когда во дворе общаги Шварца юный папаша этого Димы позвал меня танцевать, а заодно жить нынешним днем, а не только прошедшим.
Первый раз в жизни вижу ко́та, который бы ел торт. Не с голодухи, а по собственной инициативе, мурча от удовольствия на весь подъезд. На черной морде сияют крошки, длиннющие жесткие усы обсыпаны сахарной пудрой, лесной аромат целебной шерсти сплетается с запахом теплого теста. Довольная жизнью тварюга гудит, словно добрая трансформаторная будка. Хвост – размером с приличный веник – вяло ерзает по ковру. Мощная лапа опускается на десертную тарелку, приминает последний кусок. Розовый язык – чуть меньше открытки! – слизывает крем с золоченого ободка.
– Хочешь, ко́тя, я тебе свое отдам? – Анька, прикрывшая чудо-челку моим платком, не отступает от зверя ни на шаг.
– Дочка, ты лучше сама съешь. – Сын моего шварцевского кавалера скрипит стулом.
– Я не ваша дочка, а папина и Женькина, а вам я внучка. – Анька деловито перекладывает кусок на ко́тову тарелку.
– Ну внучка так внучка, – соглашается Дима-младший.
– Анька, это свинство! – лениво ругаюсь я и смотрю на Темчика. Пускай он вмешивается в воспитательный процесс, мне сейчас для этого слишком хорошо. Артем откладывает вилку. Смотрит на мои губы. Я так разомлела, что напрочь забыла о его глухоте. А пересказывать эту ерундень мне не хочется.
