— Знавал я прокуроров, отлично знавших, что смертники, ждущие своей очереди на казнь, не совершали преступлений, за которые их собирались умертвить. Но эти прокуроры предпочитали сопротивляться пересмотру халтурно состряпанных судебных дел и настаивать, чтобы невиновных поджарили на электрическом стуле, лишь бы не признавать собственную некомпетентность или сделку с совестью. Жена сенатора, убитая без законных на то оснований, и по прошествии сорока лет может многих лишать сна.
— Как вы узнали о ее судьбе? Пресса никогда не писала о том, как она умерла.
— Именно это молчание и не позволяло усомниться, что с ней расправились, — ответил Мортон. — В общем, если тебе понадобится помощь, звони, я записал номер своего телефона на обертке твоего сэндвича. Звони вечером, днем я редко бываю дома.
— Еще одно — и я поехал, — сказал Эндрю. — Это я попросил Фигеру предупредить вас, что я вас навещу. Так что не такой уж я плохой репортер!
Стоило Эндрю нажать на газ, как в воздухе появились первые снежинки.
Проводив взглядом машину, Мортон вернулся в дом и снял телефонную трубку.
— Он только что уехал, — доложил он.
— Что ему известно?
— Пока что немного, но он хороший журналист и неохотно признается в степени своей осведомленности.
— У вас получилось ознакомиться с письмом?
— Да, он мне его показал.
— Вы смогли записать содержание?
— Записывайте сами, мне было нетрудно его запомнить.
И он продиктовал следующий текст:
Дорогой Эдвард,
Могу себе представить смятение, в которое Вас повергла трагическая развязка истории, но если это облегчит Вашу совесть, то знайте, что при подобных обстоятельствах я поступил бы так же. Государственные интересы превыше всего, и у таких людей, как мы с Вами, нет выбора: мы обязаны служить родине и даже жертвовать ради нее самым дорогим.
Больше мы не увидимся, о чем я очень сожалею. Я никогда не забуду наши поездки в Берлин в 1956 и 1959 годах, в особенности 29 июля, когда Вы спасли мне жизнь. Теперь мы квиты.
— А подпись?
— Он ее не скопировал. Похоже, оригинал был в очень плохом состоянии. После пятидесяти лет в горной расселине он мог бы совсем сгнить.
— Вы отдали ему досье?
— Он взял его с собой. Я решил не давать ему слишком очевидные подсказки, это бы его насторожило. Этот Стилмен — большой проныра, такой сам все отыщет. Я следовал вашим инструкциям, но, честно говоря, я вас не понимаю. Вы так старались, чтобы эти документы исчезли, а теперь вздумали снова предать их огласке!
— После ее смерти никто так и не разнюхал, где она их спрятала.
— Потому что, как написано в докладе, она их уничтожила. Разве не этого хотело Управление? Документы улетучились вместе с ней, дело сделано!
— Я никогда не верил этому докладу. Лилиан была слишком умна, чтобы сжечь их перед арестом. Если она хотела их разглашения, то никогда бы на это не пошла.
— Это ваша интерпретация событий. Раз заключения доклада неверны, а мы за столько лет так и не сумели найти документы, то зачем рисковать теперь?
— Честь семьи отстаивают из поколения в поколение, отсюда непрекращающиеся клановые войны. У нас была длительная передышка. Дочь Лилиан Уокер не была способна ничего предпринять, но ее внучка слеплена из другого теста. Если восстановить доброе имя семьи не удастся ей, эстафета перейдет к ее детям, и так без конца. Наш долг — позаботиться о чести нации, но мы не вечны. При помощи этого репортера Сьюзи, возможно, сумеет добиться своей цели. А тогда вмешаемся мы — и покончим с этим делом раз и навсегда.
— Отправив ее следом за бабкой?
— Я искренне надеюсь, что этого удастся избежать. Все будет зависеть от обстоятельств. Всему свое время. Кстати, как вы поступили с настоящим Мортоном?
— Вы мне сказали, что он сознательно похоронил себя в этой дыре. Я исполнил его последнюю волю буквально: теперь он покоится под своими розовыми кустами. Как мне поступить теперь?
— Оставайтесь у Мортона до следующих распоряжений.
— Надеюсь, это ненадолго. Невеселое местечко!
— Я перезвоню вам через несколько дней. А вы пока постарайтесь не попасться на глаза местным жителям.
— Никакого риска, эта лачуга стоит буквально на краю света.
Но Арнольд Кнопф уже повесил трубку.
Мужчина поднялся на второй этаж, зашел в ванную, улыбнулся своему отражению в зеркале и осторожно потянул за бороду и седую шевелюру. Без того и другого он стал выглядеть лет на двадцать моложе.
9
— Вы знаете о прошлом своей бабки гораздо больше, чем сочли нужным мне рассказать, — начал Эндрю, садясь рядом со Сьюзи в читальном зале библиотеки.
— Я поменяла место не для того, чтобы вы пристраивались рядом.
— Это еще надо доказать.
— Вы ни о чем меня не спрашивали.
— Тогда спрошу сейчас. Какие детали в истории Лилиан Уокер вы от меня утаили?
— А вам-то какое дело?
— Никакого. Возможно, я пьяница, у меня мерзкий характер, но в своем ремесле я мастер. Должно же быть в человеке хоть что-то хорошее! Хотите, чтобы я вам помог? Да или нет?
— На каких условиях?
— Я посвящаю вам несколько недель. Если нам удастся доказать невиновность вашей бабушки и если это будет представлять какой-то интерес, я требую эксклюзивного права на использование сюжета и публикую все, что сочту нужным, без вашей редактуры и одобрения.
Сьюзи молча собрала свои вещи, встала и ушла.
— Надеюсь, это шутка? — спросил Эндрю, нагнав ее. — Вы что, не намерены даже обсуждать мои условия?
— В читальном зале разговаривать запрещено. Идите за мной в кафетерий и помалкивайте.
Сьюзи купила пирожное и подсела к Эндрю.
— Вы едите что-нибудь, кроме сладкого?
— А вы пьете что-нибудь, кроме спиртного? Ваши условия принимаются, но с одной оговоркой. Права на редактирование вашего текста я не требую, но прочитать, прежде чем он пойдет в печать, могу.
— Заметано, — сказал Эндрю. — Дед рассказывал вам о своих поездках в Берлин?
— Дед со мной почти не разговаривал. А почему вы спрашиваете?
— Потому что он там, вероятно, вообще не бывал. Но как тогда понимать фразу этого Эштона? Вы — мастерица расшифровки, вам и карты в руки.
— Я бьюсь над смыслом этого письма с тех пор, как оно ко мне попало. Чем я здесь, по-вашему, все время занимаюсь? Кручу слова так и сяк, переставляю согласные и гласные, даже прибегла к компьютерной программе — а воз и ныне там.
— Вы что-то говорили о бабушкиной записке. Не покажете?
