После разговора с Долорес Эндрю почувствовал, что окончательно запутался. Вернувшись на свое рабочее место, он, поразмыслив, отложил намеченный на этот вечер переезд домой. Предстоящую ночь он проведет в здании редакции.
7
Вашингтон-сквер, 8 часов вечера.
Арнольд Кнопф шагал по главной аллее, разглядывая каждого встречного. Вот бродяга спит на краю лужайки, завернувшись в старое одеяло; трубач разучивает гаммы под деревом; гуляющие с собаками обходят одиноких курильщиков; пара студентов обнимается, сидя на бортике бассейна; художник при свете фонаря творит на мольберте собственный красочный мир; какой-то тип, воздев к небу руку, призывает в свидетели Создателя.
Сьюзи ждала его на скамейке, глядя перед собой отсутствующим взглядом.
— Кажется, ты не горела желанием снова со мной встречаться? — спросил Арнольд Кнопф, устраиваясь с ней рядом.
— Вы верите в проклятия, Арнольд?
— Я такого насмотрелся за свою карьеру, что мне и в Бога-то слабо верится.
— А я верю и в проклятия, и в Бога. Кажется, все вокруг меня проклято. Моя семья, все, кто к ней приближается…
— Ты позволила себе неоправданный риск и теперь пожинаешь плоды. Что меня поражает, так это твое упрямство. Откуда этот встревоженный взгляд? Только не говори, что переживаешь за своего журналиста!
— Он мне нужен. Нужна его решимость, его сноровка. Но не хочется подвергать его опасности.
— Понимаю. Охотиться хочешь сама, а он только пусть выгонит зверя из леса. Тридцать лет назад тебе нашлось бы место в моей команде, но то было тридцать лет назад! — усмехнулся Кнопф.
— Ваш цинизм вас старит, Арнольд.
— Мне семьдесят лет, но если мы с тобой побежим наперегонки до вон той ограды, то я наверняка приду первым.
— Я бы поставила вам подножку.
Кнопф и Сьюзи умолкли. Кнопф глубоко вздохнул и стал вглядываться в дальний конец сквера.
— Как мне тебя разубедить, бедняжка Сьюзи? Ты — сама невинность!
— Я утратила невинность в одиннадцать лет. Хозяин лавки, где мы покупали сладости, вызвал полицию, когда я якобы попыталась стянуть две шоколадки. Меня отвезли в участок.
— Хорошо помню, как я тебя оттуда забирал.
— Вы приехали слишком поздно, Арнольд. Я сказала полицейскому, который меня допрашивал, всю правду: хозяин лавки подсматривал за школьницами, он заставлял меня его трогать, а кражу придумал, когда я пригрозила на него донести. Полицейский отвесил мне пощечину и обозвал извращенкой и лгуньей. Вторую пощечину мне отвесил дома дед. Бакалейщик Фигертон был безупречным прихожанином и по воскресеньям всегда ходил к мессе. А кто я? Просто наглая девчонка. Дед повез меня на место преступления, заставил попросить прощения и признаться, что я все выдумала. Он дал Фигертону денег, и мы уехали. Я навсегда запомнила, как бакалейщик ухмылялся, когда я с пылающими щеками садилась в машину.
— Почему ты мне ничего не сказала?
— А вы бы мне поверили?
Кнопф промолчал.
— Вечером я заперлась в своей комнате. Никого не желала видеть, ни с кем не могла разговаривать, не хотела жить. Матильда вернулась спустя два дня. Я слышала, как они с дедом скандалили. Они часто ссорились, но так ужасно — еще никогда. Ночью она пришла ко мне и села в ногах кровати. Чтобы меня успокоить, она стала рассказывать о других несправедливостях и впервые упомянула судьбу своей матери, то, что ей пришлось пережить в нашей семье. В ту ночь я поклялась отомстить за бабушку. Я сдержу свою клятву!
— Твоя бабушка умерла в 1966 году, ты ее не знала.
— Она не умерла, ее убили!
— Она изменила родине. Тогда были другие времена. Холодная война — своеобразная война, но в ней тоже были жертвы.
— Она ни в чем не была виновата.
— Ты ничего не знаешь.
— Матильда в этом ничуть не сомневалась.
— Твоя мать пила.
— Все из-за них.
— Твоя мать была тогда молодой, у нее была вся жизнь впереди.
— Какая жизнь? Матильда все потеряла, даже собственное имя, право продолжать учебу, всякую надежду на карьеру. Ей исполнилось всего девятнадцать, когда она потеряла мать…
— Мы так и не узнали, при каких обстоятельствах…
— …ее убили? Ведь это самое подходящее слово, Арнольд?
Кнопф достал коробочку мятных леденцов и предложил Сьюзи.
— Допустим, ты каким-то чудом восстановишь ее доброе имя. Что это даст? — спросил он, отправляя в рот леденец.
— Ее реабилитация позволит мне вернуть настоящую фамилию и заставить государство возвратить незаконно конфискованное имущество.
— Фамилия Бейкер тебе больше не нравится?
— Мне дали чужую фамилию, чтобы спасти от унижений, выпавших на долю Матильды. Чтобы передо мной не захлопывали двери так же, как перед ней. Не пытайтесь меня убедить, что для вас честь — пустой звук.
— Зачем ты позвала меня сюда? — спросил Кнопф.
— Предлагаю стать моим сообщником.
— Я отказываюсь. Не намерен участвовать в твоих затеях. Я обещал твоему деду…
— …заботиться о моей безопасности. Сто раз это слышала!
— И я сдержу свое обещание. Помочь тебе сейчас значило бы его нарушить.
— Я не передумаю, и вы, отказываясь мне помочь, обрекаете меня на серьезный риск.
— Не пытайся мной манипулировать, со мной это не пройдет. Запомни, у тебя нет никаких шансов на успех.
— Что она такое натворила, из-за чего ее решили убрать?
— Забавно. Ты любишь, чтобы тебе что-то повторяли, а о чем-то, наоборот, помалкивали. Она вздумала торговать государственными тайнами, но попалась еще до того, как успела совершить непоправимое. Она попыталась бежать, и это плохо кончилось. Она совершила серьезное преступление. У людей, которым пришлось ее остановить, не было другого способа защитить интересы нашей страны и тех, кого она могла выдать.
— Вы бы себя слышали, Арнольд! Прямо шпионский роман!
— Если бы! Гораздо хуже.
— Это же смешно! Лили была умницей, высококультурной женщиной, авангардисткой и гуманисткой, никому не способной причинить зла, не говоря уж о том, чтобы предать своих.
— Что ты обо всем этом знаешь?
— Матильда не только пила. Когда мы оставались с ней вдвоем, она рассказывала мне о своей матери. Мне не довелось посидеть у бабушки на коленях, но я все о ней знаю: какими она пользовалась духами, как одевалась, что читала, как гневалась, как смеялась — у нее был неподражаемый смех…
— Согласен, она опережала свое время и обладала твердым характером.
